Ледяные небеса

Бонне Мирко

Когда нос опускается, в шлюпку начинает хлестать вода. В мгновение ока «Кэрд» оказывается полностью затопленным. Вода совершенно ледяная и обладает такой силой, что Винсент и все, что еще находилось в носовой части шлюпки, тут же оказывается на корме. «Кэрд» летит вниз. Вода устремляется обратно и собирается в носу. Шеклтон, Винсент и я в середине шлюпки пытаемся удержаться, цепляясь друг за друга, и жадно глотаем воздух в ожидании удара.

Это длится долго, так долго, что я успеваю с десяток раз прохрипеть:

— Бэйквелл! О Боже, Бэйквелл!

Удар вбивает шлюпку под воду. Все шумы замирают, и цвет воды, сейчас, когда не хватает света, меняется — серая вода пролива Дрейка приобретает цвет бутылочного стекла.

Я сразу понимаю: мы идем ко дну.

— Мы тонем, — стонет Винсент у меня на руках.

Но Шеклтон со

своим испачканным кровью лицом знает лучше.

— Этого не может быть, — хрипит он, — этого не должно быть. Я это запрещаю.

Незримый четвертый

Через полтора дня мы впятером затаскиваем полуразрушенную шлюпку на маленький каменистый откос. Он находится далеко в глубине залива короля Хокона на южном берегу Южной Георгии.

Уже много часов никто из нас не произносит ни слова, и даже достигнув цели, мы не издаем никаких звуков за исключением коротких глубоких неприятных стонов. Тридцать шесть часов мы не пили, с тех пор как волна разбила оба бочонка с питьевой водой, и нам с Шеклтоном и Винсентом пришлось наблюдать, как наша вода утекает во вторгнувшийся внутрь «Кэрда» океан. Мой язык распух и стал размером с кулак. Я хрипел, когда из волн прибоя передо мной вынырнули скалы мыса Демидова, я выл от счастья, как покойный Шекспир из упряжки Хёрли, и даже на безопасном берегу, слушая журчание ледниковой воды, я не могу прекратить думать о мучениях и боли, о которых писал Скотт и которые пережил я сам, — о смертельном страхе задохнуться от жажды.

Лишь при виде ручейка, который плещет из-под сугроба, мы падаем друг другу в объятья. Мы выживаем благодаря воде. Уорсли и шатающийся от бессилия Винсент сразу посылают Шеклтона за водой. Он, Крин и я возвращаемся к шлюпке, чтобы вытащить Бэйквелла и дотащить его до ручейка.

За частоколом из сосулек высотой в два человеческих роста в нескольких шагах от линии прилива Уорсли в скалах находит грот, размеры которого достаточны для размещения трех спальных мешков, единственного неповрежденного примуса и остатков провианта. Туда мы возвращаемся после того, как пришвартовываем «Джеймса Кэрда» и разгружаем его. Я готовлю густой суп из вяленого тюленьего мяса, и каждый получает столько молока со свежей водой, сколько хочет. Шеклтон определяет порядок сна: Винсент, который от ревматических болей едва реагирует на вопросы, получает один спальный мешок, второй мешок делят Крин и Уорсли, третий получаю я и наш раненый. Сэр Эрнест первый несет двухчасовую вахту, он курсирует между шлюпкой и гротом. За частоколом сосулек становится совсем темно, и в нашем убежище быстро воцаряются тишина и спокойствие.

Внизу в конце спального мешка стоят наши сапоги. Я обнимаю Бэйквелла.

— Шшш! Спокойно… тихо… — говорю я, наклонившись к его уху, и вытираю ему вспотевший лоб, когда новая волна боли пробегает по его телу. — Хорошо, — шепчу я, — все хорошо. Ты смог, любимый Бэйки, и здесь нет никакой воды.

Он дрожит и бормочет что-то. Рука, спасшая ему жизнь, под комбинезоном тверда, как кусок древесины, и в том месте, где ее зажал утлегарь, она очень сильно распухла. При каждом прикосновении Бэйквелл глухо стонет, пока я не убираю руку.

— Эй, Бэйки, мне нужно спать, — с трудом бормочу я. — Я умираю от усталости. И ты должен спать, слышишь? Ты спишь? Все позади, мы все выдержали, и тебе теперь нечего делать. Ты можешь просто лежать здесь и отдыхать. Завтра твои вещи просохнут. Мы охладим тебе руку и поставим шину. Я не уйду, просто посплю немного!

Время от времени я просыпаюсь из-за того, что он дрожит или особенно громко стонет, а я сплю так глубоко, как никогда не спал за всю свою юную жизнь, но совсем не обделенную сном жизнь. Когда Уорсли будит меня, еще не совсем рассвело. Идет дождь. У входа в грот со свода упало несколько сосулек, и через образовавшиеся дыры свистит ветер. Крин, который стоял вахту вторым, спит, он храпит в объятиях Шеклтона.

— Вы в форме? — спрашивает Уорсли, дружелюбно глядя на меня, и когда я киваю, мы осматриваем Бэйквелла. Он бледен, но он спит, и его лоб прохладен и сух.

В течение трех дней мы покидаем грот лишь для того, чтобы проверить шлюпку или поохотиться. На склоне гнездятся альбатросы, и Шеклтон удается подстрелить птенца, а потом его мать. Птицы оказались такими большими и тяжелыми, что мне кажется, будто я ощипываю ангела. На склонах

Крин и Уорсли набрали целый парус травы, которой выстелили дно грота. Я забираю у них пару охапок и варю их вместе с мясом альбатроса. Мы едим и спим, едим, пьем и снова спим. Мы целыми днями едим, пьем, курим, болтаем и спим. На третий вечер нашего пребывания в гроте мы по-прежнему похожи на длинноволосые скелеты. Но Шеклтон, Уорсли, Крин и я уже настолько отдохнули и набрались сил, что можем снять с «Джеймса Кэрда» изготовленные Макнишем надстройку и крышу «каюты». Это необходимая процедура, поскольку они придают шлюпке лишний вес, а Шеклтон решил предоставить нашим раненому и больному лишь еще одну ночь для отдыха, прежде чем мы углубимся еще на десять километров в залив короля Хокона и попытаемся добраться до его оконечности. Согласно навигационной карте, местность там более благоприятна, богата фьордами и достаточно плоскими и ровными пляжами, по которым четыре человека могут тащить волоком лишь более легкую шлюпку. Защищенные от зимних ветров три человека, которые там останутся, должны будут жить под перевернутой вверх дном шлюпкой. Подсчеты, произведенные Уорсли, показывают, что всего лишь пятьдесят пять километров горных хребтов в центральной части острова, на десять меньще, чем от грота, отделяют оконечность залива от китобойных станций в Стромнессе и Хусвике на северном побережье Южной Георгии. Уорсли заявляет при этом, что он моряк, а не альпинист. Он имеет в виду тем самым, что готов остаться с Бэйквеллом и Винсентом. А Шеклтон, Крин и я должны отважиться на переход через горы.

При штормовой погоде с сильним ливнем мы проводим еще один день в гроте, я ставлю Бэйквеллу на руку новую шину и рассказываю ему и Винсенту что-то о возвращении капитана Скотта с Южного полюса — я читал об этом в каких-то книгах. Один из них все время спрашивает, почему Скотт, Бауэре и Уилсон неминуемо должны были умереть — совсем как я когда-то надоедал с тем же вопросом моему брату. Почему им не хватило сил дождаться в палатке окончания урагана? В чем заключалась ошибка? Винсента эти вопросы выводят из себя настолько, что он сердито заползает в спальный мешок. Я не знаю ответа, без книги я не могу ответить. А Крин, которого Скотт раньше отправил назад, и который только поэтому пережил трагедию на полюсе, сейчас прислушивается к моему шепоту, пока я колдую над рукой Бэйквелла. «Ирландский гигант», как называл его Скотт, при свете примуса чинит свои штаны и молчит.

Четыре часа мы плывем в глубь острова. Чем ближе мы подходим к оконечности залива, тем больше птиц видим в небе и на склонах прибрежных скал. Вскоре после полудня мы затаскиваем «Кэрд» на пологий берег, покрытый черным песком и галькой. Рядом устраивается на зимовку колония морских слонов. Они посылают на разведку поближе к нам двух молодых самцов. Слонов так много, что Уорсли, Бэйквелл и Винсент могут вообще не беспокоиться о пропитании и топливе. Если мы трое провалимся в расщелину где-нибудь на леднике, замерзнем или умрем с голоду, они смогут продержаться здесь до весны. Всего двести пятьдесят километров им нужно будет пройти на шлюпке, чтобы добраться до Стромнесса. Спросите себя, сколько народу останется в живых к весне на острове Элефант.

Мы переворачиваем «Джеймса Кэрда» на безопасном расстоянии от линии прилива. Новоявленная деревянная берлога получила плотный фундамент из камней, ковер из травы и стену, которая защищает от ветра. В честь кормилицы из диккенсовского «Дэвида Копперфилда» Уорсли присваивает лагерю название «Дом Пеготти».

Три дня подряд мы не можем отправиться в наш поход из-за тумана, дождя и вьюги. Мы используем это время, чтобы сделать «Дом Пеготти» как можно более комфортным, заложить запасы и еще и еще раз перепроверить снаряжение, которое берем с собой. Чтобы определить маршрут, Шеклтон совершает длительные походы по крутому, покрытому снегом склону на северо-восток, во время которых он все всесторонне обдумывает и, как он сам говорит, ведет беседы с Фрэнком Уайлдом. Он скучает по Уайлду так сильно, что часто, обращаясь к Крину, сам того не замечая, называет его Фрэнком. В нашу седьмую ночь на Южной Георгии, в ночь на семнадцатое мая, на которую Шеклтон назначил начало нашего перехода, он очень неспокоен: вместо того, чтобы спать, он час за часом выдергивал гвозди из ставших ненужными досок шлюпки. Едва мы все проснулись, он просит у меня и Крина наши сапоги и забивает гвозди в каблуки, ровно по восемь штук на каждый сапог.