Ледяные небеса

Бонне Мирко

Шеклтон приходит к соглашению с Крином, что мы выходим следующей ночью независимо от погоды и с исключительно легкой поклажей. Три спальных мешка остаются у Уорсли, Бэйквелла и Винсента. Участники перехода должны в течение трехдневного марша спать по очереди, кто-то один должен бодрствовать и наблюдать за остальными, засыпать ему категорически запрещается. Каждый несет свою часть рациона и сухарей сам. Распределяются примус и топливо на шесть приемов горячего питания, маленькая кастрюлька, коробок спичек, два компаса, бинокль, пятнадцатиметровый трос и ледоруб. Личные вещи брать с собой запрещено.

Шеклтон

говорит, что не сделает никаких исключений, и показывает на мое сердце, на рыбку Эннид:

— Это касается также вашего талисмана, Мерс.

Затем он зачитывает, что записал в дневнике Уорсли: «Капитан, сейчас я предприниму попытку достигнуть восточного побережья Южной Георгии, чтобы вызвать и привести сюда помощь. Я перепоручаю вам ответственность за мистера Бэйквелла, мистера Винсента и за вас самого. У вас достаточно тюленьего мяса, которое вы можете дополнить мясом птицы и рыбой, если у вас будет на то желание. У вас остается также двухствольное ружье и пятьдесят патронов. На тот случай, если я не вернусь, я советую вам переждать зиму и плыть к восточному побережью. Маршрут, который я проложил в направлении Стромнесса, ведет на восток от стрелки компаса. Я надеюсь привести помощь в течение нескольких дней. С совершенным почтением, Эрнест Генри Шеклтон».

Еще раз мы с Бэйквеллом заползаем в наш спальный мешок. Около двух часов ночи нас будит Крин. Пока Уорсли разогревает для всех остатки супа из альбатроса, я меняюсь с Бэйки куртками. Он быстро надевает мою и нащупывает на груди рыбку, а потом обнимает меня, насколько это возможно с рукой, к которой привязана шина.

— Раз, два, три, — говорит он и при этом старается выглядеть весело. — Три дня, и все готово. А потом вы вернетесь сюда на катере и заберете нас. Привези мне пива. А теперь исчезни, чтобы я наконец мог прочитать эту писульку!

Винсент развлекается тем, что хлопает меня своей лапищей по спине.

Троица вслед за нами выбирается из шлюпки. Там они останавливаются — Бэйквелл справа, Винсент слева и Уорсли — посередине. Они стоят там, когда я оборачиваюсь и смотрю вниз с заснеженного склона сквозь предрассветные сумерки. Я вижу море, пляж и маленькую перевернутую шлюпку, «Дом Пеготти» в саду из камней.

На карте Шеклтона показана только береговая линия острова, но и здесь то и дело попадаются «белые пятна». Она все время прерывается синевой южного океана. В центре серповидный контур Южной Георгии был пустым и белым, как любая суша в моем старом сне, и хотя горная цепь хорошо видна с моря, на карте она отсутствует. Никто, кроме нас, не осмеливался преодолевать ее. Никто не знает, какой высоты эти горы, и они не имею названий.

С этой самой картой в нагрудном кармане Шеклтон тяжело шагает вперед по круто поднимающемуся заснеженному участку. Стоит туман, снег мягкий, и мы проваливаемся в него до колен. Чтобы подстраховаться на случай падения в скрытую под снегом трещину, мы все связаны канатом. Шеклтон идет в десяти метрах впереди меня, в десяти метрах позади — Том Крин. Когда мы останавливаемся, чтобы передохнуть, я вижу себя в отражении его снегозащитных очков, мою бороду, мою длинную гриву. Я худее, чем был тощий как жердь Холи,

к тому же оборванный и закутанный.

Крин замечает, что я обалдел и сбит с толку.

— Что случилось, Мерс? Уже голодны?

— Не здесь! — кричит Шеклтон сверху. Он с трудом переводит дыхание, но на его лице расплылась широчайшая улыбка. Он в своей стихии, весь в эйфории. — Сначала забираемся наверх, джентльмены!

— Сэр, с вашего разрешения, у меня не было ни малейшего намерения… — кричу я.

А Крин кричит:

— Мы только намеревались полюбоваться открывающимися видами, — что при плотном тумане может быть шуткой. Тогда это будет первая шутка, которую высказал Том Крин с момента пребывания в Монтевидео. Но он уже говорит серьезно: — Сейчас мы закончим.

Веревка натягивается. Мы идем дальше. Снизу до меня доносится та же самая мелодия, которую я слышал на льдине, в шлюпках и в «Кэрде». Крин снова мычит себе под нос.

Еще раз первый, совсем мне ненужный отдых отложен. Потому что, поднявшись на заснеженный гребень горы, мы видим в долине немного левее нашего маршрута хорошо различимое сквозь медленно исчезающий туман большое белое, полностью замерзшее озеро. Шеклтон тут же заявляет, что нам повезло, потому что озеро позволяет укоротить маршрут и идти по нему вдоль восточного побережья.

Мы спускаемся целый час без труда по другой стороне гребня. Потом в затвердевшем снегу появляются первые трещины. Сперва они узкие и не особенно глубокие. Затем они становятся все шире, мы не видим их дно, это не что иное, как расщелины. Они позволяют сделать заключение о том, что мы спускаемся не по покрытому снегом и льдом горному склону, а по леднику. Шеклтон и Крин смотрят на это дело точно так же, как я, хотя я не никогда не видел ледники вблизи, зато читал о сотнях из них и знаю — этот ледник есть поток движущегося льда и он стремится к морю, во всяком случае, на острове он не может стремиться к озеру. То, что так соблазнительно белеет у наших ног, не может быть, с вашего позволения, озером.

Крин прекращает свое мычание и изрекает:

— Это — не озеро.

Сэр достает карту и разворачивает ее.

— Да, Том, ты прав, к сожалению. Береговая линия совпадает. Это — бухта Владения. Это — чертов океан.

На карте обозначены четыре большие бухты в северовосточном направлении: залив Владения, Антарктический залив, залив Фортуны и единственный обитаемый — залив Стромнесс. На берегу нет ничего, кроме покрытых ледниками скал и рифов. И когда мы пересекли остров в самом узком месте, пройдя двенадцать километров, то пользы из этого не извлекли. От раскинувшейся у наших ног соблазнительной заснеженной равнины нет пути к станции капитана Сёрлле.

Мы поворачиваем назад и снова карабкаемся вверх по обледенелому склону. Крин теперь идет первым, Шеклтон — замыкающим. Я — между ними и спрашиваю себя, рискнул бы Скотт попробовать спуститься к бухте или, как мы, повернул назад.

Если бы он был жив, думаю я, тяжело шагая по снегу, и если бы между ним и Шеклтоном было соревнование — кто быстрее дойдет до Стромнесса, тогда он ни за что не повернул бы назад. Скорее Скотт отрубил бы себе одну руку, как сказал бы Дэфидд, а потом, зажав топор зубами, другую.