Легат
Шрифт:
Слева от меня зашумели ветки, я резко обернулся, приготовившись к чему угодно, но из леса сквозь густые заросли протискивался, чертыхаясь, Мартин, неся охапку полусырых веток.
– Я боюсь, что мы сегодня замерзнем, ибо разжечь что-либо представляется мне довольно сложным в таких условиях. Все мокрое, даже в старом домике, где жили лесники, там провалена крыша и все залито двухдневным дождем.
– Он шел только два дня?
– Дождь?
Я кивнул.
Мартин бросил к своим ногам ношу и порылся в карманах.
– Он начался позавчера ночью, когда мы вышли из монастырского погреба, закончив допрос. Помню, устал я жутко, голова
Я промолчал. Мартину было не понять как вообще можно было путешествовать в одиночку, спать под звездами и тащить за собой из вещей лишь сумку на боку, а не телегу плюс говорливого помощника, от которого не отвязаться вовек. Стараясь отвлечься от трещания Мартина, возившегося с мокрыми дровами для костра, я тщетно пытался вспоминть имя судимого нами здоровяка. Но оно выскочило из памяти, что происходило со мной в последнее время все чаще. Насыщенные событиями дни, бессонные ночи и бесконечные разговоры Мартина утомляли меня не меньше, чем несколько дней в пути. Решив, что именно это и является причиной провалов в памяти, я немного успокоился и прислушался к словам Марти. Как всегда ни о чем, ему лишь бы говорить. Неожиданно имя само всплыло в памяти. Когда не ждал и перестал пытаться. И теперь очень сильно захотелось забыть его, стереть из памяти. Как и всю последнюю неделю, что мы провели в Предлесье.
Мы направлялись в Зеленую долину с поручением от понтифика. Узнав, что они с Мартином направляются через Западный Удел, письмо отдали им, велев беречь как зеницу ока. В то время они находились в монастыре своего ордена, располагавшийся на самом юге, на границе, поэтому согласились отвезти его епископу Удела. Что было в том письме знал только глава ордена и сам понтифик. Запечатанное сургучной печатью и перевязанное лентой, оно лежало в моей сумке, которую я носил на боку и снимал, когда ложился спать.
Мартину удалось разжечь костер. Я присел поближе, снял плащ и развесил на ветках в надежде что он хоть немного просохнет, Мартин сделал то же самое. Он расседлал коня, дав ему возможность отдохнуть от бремени телеги, которую тому приходилось тащить не первую неделю за собой. Мартина удручало ехать не верхом, а управлять телегой, но пока мы не избавились от груза, он молча сопел и каждый раз терпеливо запрягал коня, с некоторой завистью поглядывая на меня, ехавшего просто верхом чуть впереди. Я же снимать седло с коня на ночь не стал. Посреди пустынной дороги, у самой кромки густого леса, можно было ожидать чего угодно и предпочитал быть готовым как можно скорее покинуть стоянку в случае опасности. Для нас никогда не существовало четкого плана, только цель, которой надо было достичь любой ценой. И на данный момент надо было доставить повозку и письмо в следующий на пути город, небольшую
Мартин достал из своей сумки хлеб и сыр, обернутые тряпицей.
Я протянул руки к огню и спросил:
– Надеюсь, хлеб ты позаимствовал не в Предлесье?
Мартин без тени на улыбку покачал головой.
– Это остатки хлеба с того трактира в Южноземье. Славный там хлеб и пиво. Жаль не могли задержаться.
Я предложил заехать туда на обратном пути, и Мартин с одобрением закивал.
– Денек отдохнуть там было бы неплохо, мне понравилась трактирщица, – он украдкой глянул на меня и на лице промелькнула редкая для него улыбка.
– Тогда решено, – поддакнул я, – задержимся там на денек-другой перед возвращением в обитель.
Мы засмеялись.
Костер загорелся еще веселее, мы разделили еду и молча, думая каждый о своем, поужинали.
Мартин укутался в свой едва просохший плащ и отвернулся к борту телеги. Костер догорал, и мне пришлось подкинуть в него дров.
– Спать еще не будешь?
– Посижу немного.
– Хорошо. Расскажи мне.
– Что рассказать?
– Ты как-то еще давно упоминал, что до монастыря у тебя была семья. Настоятель тоже намекал как-то, что ты не такой как большинство из нас. Ты не всегда был сиротой и попал в монастырь уже взрослым.
– Взрослым это как-то сильно сказано, – отозвался я, невесело улыбнувшись. – Мне на тот момент было не больше шести-семи лет. Мы жили на севере.
– В столице?
– Нет, всего лишь небольшая деревушка северо-западнее от столицы. Я помню снег. Мокрый и холодный. С тех пор, пожалуй, я ни разу не брал его в руки и даже позабыл это ощущение.
Я невольно взглянул на свои руки, сжатые так, будто я собрал горсть снега и вылепил из него снежок. Я разжал пальцы и плотнее закутался в плед. Несмотря на тепло от костра, руки и ноги у меня замерзли и меня начало мелко трясти.
– Не представляю себе вообще снег. Всю жизнь считай провел на юге королевства, и в столице-то не побывал, – отозвался Мартин.
– Побываешь еще. Невелика потеря.
– Мне говорили там очень красиво.
Я пожал плечами. Город как город, не видел в нем ничего особенного, разве что королевский дворец, высокий и белый словно из мрамора.
– Ты снова ушел от темы, – зевая, отметил Мартин. – Вы жили на севере, ты играл в снегу, а что случилось? Почему ты оказался в монастыре?
– Это долгая история, и часть ее потеряна для меня в силу возраста. В шесть лет много не запомнишь и не все понимаешь, что происходит вокруг.
– Мы ведь не спешим. Расскажи что помнишь.
– Хорошо.
Я нахмурился, вызывая в памяти детские воспоминания, те, что сохранились у меня и те, которые поведал мне глава моего ордена, когда я был уже достаточно взрослый. Общая картина всегда была у меня перед глазами и я никогда не забывал ее. По правде говоря, я помнил гораздо больше, чем рассказывал, но что-то предпочитал сохранить в сердце. Что-то свое личное, вроде лица мамы, такой, какой я ее увидел в последний раз. Стараясь забыть лицо в огне, отрешаясь от этих видений, преследовавших меня в кошмарах, когда лицо девочки из Южного Предгорья менялось на лицо мамы в языках пламени.