Легенда о Боге Смерти
Шрифт:
Словно зачарованная, она приподнимается, щурит глаза, не теряя надежды что-то углядеть, но так жутко стало, что хочется бежать.
Да не получится.
– Эй, – хрипит она голосом сиплым, обнимает свои плечи дрожащими руками, втягивает шею, – кто здесь?
В ответ ей только холодное дуновение ветра. Девчонка сидит так еще пару мгновений и без сил валится обратно. Спать охота.
Утром её будит крик петуха, и она подрывается со скрипучей кровати круглыми глазами рассматривая собственную избу. До носа доходит мягкий запах лесных ягод.
В дому отчего-то совсем не холодно и только затем девчонка замечает, что укрыта она чёрным, расшитым серебристыми нитями, плащом. Таких вещей она не видала с раннего детства.
Чьё это?
Почему это здесь лежит?
Она поднимается, спешно скидывает с себя вещицу и пристально в неё всматривается. Холод тут же змеёй пополз по ногам. На вид дорогая, богатая. Явно недеревенскому принадлежит. За окном слышны первые голоса женщин и мужчин, что уже приступают к ежедневной сельской рутине. Девчонка ежиться, накидывает-таки на плечи чёрную ткань и ощущает странное тепло, что прогревает до самых костей и холод где-то в груди. Она не глядя поправляет плащ и покидает избу не забыв прихватить плетёную корзинку полную ярко-красными ягодами брусники.
Волосы по привычке уж не расчесывает. Косу заплела уж как месяц и не распускает, отчего она растрепалась и выглядит небрежно. Однако дела до этого девчонке нет совершенно.
Бредет она до дома той бабы, что и просила ягоды с леса, в дверь стучит и на пару шагов
отступает. Дверь отворяется неохотно, и баба в лице переменилась. По обычаю, все лицо кривят в жалости да отвращении, а сейчас перед глазами Ефимии предстало лицо испуганного человека. Девчонка сама аж отпрянула и всем телом похолодела, даже на губы улыбку нацепила, да женщина на это за сердце схватилась.
– Что-то случилось, баб Изид? – решается-таки хоть что-то вымолвить, – может позвать Варахисия Акакиевича?
– Г-где ягоды? – она тут же опускает взгляд на руки, что Ефимия держала перед собой. Корзина доверху заполнена ярко-красными ягодами брусники. Женщина выхватывает корзину из рук девчонки и захлопывает дверь, оставляя её на пороге. Холодный ветер треплет волосы Ефимы, обтекая её фигуру, заставляя чёрный
плащ развиваться.
Чья же это вещица на самом деле?
Девчонка стучится в дверь вновь, но по ту сторону царит безмолвие.
– Эй! – голос она повышает с трудом, повторно стучит и кутается в плащ сильнее. На этот раз дверь чуть приоткрывается, в эту щель хозяйка кидает пару досок и ломоть черствого хлеба, что падают прямо на дорогу, поднимая пыль. Ефима тяжело сглатывает, всё подбирает и понуро отправляется в дом, где вновь возьмется прясть пряжу, из которой давно хочет связать какую-нибудь одежду. Хотя бы перчатки на зиму стали бы уже
отличным подспорьем в её «работе».
Что только случилось с той женщиной – Изидой. Она выглядела и вела себя странно. Даже слишком.
Воротившись домой,
Совсем ничего не понятно.
Солнце золотым диском скрывается за лесом, вся деревня работает в поте лица – это Ефимия видит в небольшое окно. Она часто наблюдает так за людьми, все они кажутся ей такими… живыми и интересными. Каждый работает, у каждого большая семья, даже после того, как молодые разъехались по разным углам страны, они изредка сюда приезжали и тогда Ефимия не смела покидать избу. Мать ей строго на строго воспрещала выходить из дому по приезде городских гостей. Говорила, что для них это опасно очень. Девчонка тогда не понимала совсем ничего, но с возрастом приняла, что каждый общается с ней либо с тряпкой у рта, либо держится так далеко, что голос повышать приходится, дабы ветер слова не унёс кому-нибудь другому.
Так же она видит, как Изида выбегает из своей избы с корзинкой в руках, и девчонка решает покинуть свой дом.
– Ефима! – кричит женщина, выбрасывая корзину ягод перед собой. Оттуда выкатились явно не ярко-красные ягоды брусники, а растеклась бурая жидкость и вывалились гнилые косточки, – что это такое? Где ты только нашла эту дрянь!
Ягоды… сгнили?
– Я… собрала их в лесу… – девчонка прижимает руки к груди, хлопая глазами, – клянусь, они был свежими! Когда я вам корзинку отдала с ними было все хорошо!
– Значит я виновна в этом? – упирается баба руками в пояс, глядя на Ефимию чуть вздёрнув подбородок.
– Нет-нет, совсем нет! – Ефимия выставляет руки вперед, словно прикрываясь, – я смогу как-то вам помочь?
– Уйди чтоб глаза мои тебя не видели!
Девчонка глядит на солнце, что медленно продолжает закатываться за еловые вершины и срывается на бег.
В лесу она кутается в чёрный плащ осматривается вокруг и бежит по той же дороге, по которой шла собирать ягоды. Воздуха не хватает, и она закашливается, едва не падая. Грудь обжигает болью, а горло дерёт от сухого кашля. Кажется, сил почти не осталось. Она глубоко вдыхает, хрипит и зажмуривает глаза. Плащ дарит какое-то странное чувство прохлады. Вроде, даже тепло, но руки так сильно стынут под ним, словно она прячет их в сугроб.
А солнце теперь едва ли освещает лес. Ефимия продолжает свой путь, изредка ноги подгибаются, но она уперто шагает вперед, пока не добредает до густых кустов с яркими ягодами на ветках. Девчонка срывает ягоду, кладёт её на язык, раскусывает и чувствует, как кисловатый сок растекается по рту.
Ягоды абсолютно свежие, что на вид, что на вкус.
Что за бесовщина?
Только сейчас она замечает, как в плотной тьме, меж едва различимых стволов раскидистых елей видно танцующее пламя. По земле стелется желто-оранжевый луч, подсвечивая примятую чьим-то сапогом траву и незатейливый закрытый цветок с белыми лепестками опущенный вниз.
Конец ознакомительного фрагмента.