Легенда о Чёрном ангеле
Шрифт:
— А посадили тебя… посадили тебя за что? Ты же помог разоблачить!
Карл смотрит на меня и молчит, но слишком много боли плещется на дне прозрачных глаз.
— Потому что очень многим этот компромат зажал хвост. Почти вся верхушка откупилась, а директор и пара сошек помельче всё-таки сгнили в тюряге. Но мне повезло, меня лишь за взлом магазина упекли. Ничего кроме этого не повесили — тот мент всё-таки оказался благодарным мужиком, — потому в восемнадцать я вышел.
Я допиваю коньяк, но совсем не чувствую его вкуса. Терпкий напиток обжигает горло, но я даже не морщусь, потому что
Понимаю, что, если бы не я, Карлу не пришлось бы воровать. Он жил бы себе спокойно, выпустился из Интерната и стал бы обычным человеком. Без вот этого всего.
Я поломала ему жизнь.
Но, глядя в его глаза сейчас, понимаю, что он не держит на меня зла, не винит в своих бедах. В бледных прозрачных озёрах, в обрамлении белоснежных ресниц, уверенность и спокойствие. И тепло.
Ставлю пустой бокал на пол, поднимаюсь с дивана и, обойдя стол, становлюсь напротив Карла. Он поворачивается в мою сторону и молчит, не разрывая зрительного контакта, а я протягиваю руки и обхватываю его бледное лицо ладонями. Подаюсь вперёд, прогибаясь в пояснице, и целую Карла в губы. Целую, вкладывая все невысказанные слове и спрятанные на дне души чувства.
— Ты действительно ангел, — говорю, наклонившись к его уху. — Прости меня, Ворон. Я слишком виновата перед тобой.
Карл обхватывает мой затылок широкой ладонью и упирается лбом в мой.
— Это был мой выбор, о котором я ни разу в жизни не пожалел. И ты не жалей, не вздумай. Поняла меня?
Его голос вибрирует, заполняя собой, кажется, всё пространство вокруг. Он, хриплый и чуть треснувший, словно у Карла ангина, проникает под кожу и будоражит кровь, а я окончательно убеждаюсь, что жить без этого мужчины я уже больше никогда не смогу.
22. Карл
Сначала раздаётся громкий стук в дверь, а следом за грохотом слышится голос Фомы:
— Шеф, парни из Южного примчались, пора начинать. Все в сборе.
Чёрт, дела не ждут. Слишком многое поставлено на карту, слишком глубоко я во всём этом дерьме увяз. Нужно рубить тугой узел точно посередине, а иначе дальше будет только хуже. Как бы мне ни хотелось побыть с Марго ещё немного наедине, не могу всё бросить. Даже ради неё не получится. Потому что от этого собрания зависит моя и клубная репутация, и я никому не позволю разрушить то, что строил годами.
В этой жизни только моё слово — закон, только мои принципы и идеалы играют роль, а плясать под чью-то дудку я так и не научился. Даже на малолетке я держался особняком, стремясь лишь к одному: выжить. И для этого был готов на многое, потому что опускать руки и плыть дерьмом по течению не умею.
Вот и сейчас, как бы Спартак, или хоть сам дьявол, не пытался меня поставить раком — херушки у кого выйдет.
А ещё, затянув с решением вопроса, я рискую не только своей жизнью, но и жизнью братьев, а на это я просто не имею права. Хватит, и так уже двое казначеев полегло, а третий только чудом праотцам душу не отдал.
Можно ли такое прощать? Нет. Подонок сгорит в адском пламени, а черти будут медленно и со вкусом жарить его задницу на сковородках — это я ему могу хоть сейчас гарантировать. Но для начала мы с ним поговорим.
— Марго, мне пора, — говорю и ловлю губами тихий вдох. Моя Маргаритка разочарована, но улыбается.
Мне до жути нравится, что она не пытается мне диктовать свои условия, не стремится что-то во мне изменить. Да, вполне возможно, что это вначале она такая шёлковая, а дальше начнутся типичные бабские фокусы с неизменными слезами, ревностью и шумными истериками. Но пока это всё лишь в моём буйном воображении, я буду наслаждаться каждым моментом.
Да и не верю, что Марго может оказаться глупой мелочной и склочной бабой со скалкой наперевес. Хоть убейте, не верю.
— Фома, не топчись у порога, зайди.
Мгновение, и мой зам входит размашистым широким шагом в комнату, бросая хмурый взгляд на Марго. Лёгкое удивление мелькает на лице, когда он понимает, что она в моей футболке. Фома вообще не привык видеть на нашей территории женщин — нормальных женщин, — а тут такой сюрприз, да ещё и накануне собрания.
В клубе ведь всё просто: мы живём ветром и скоростью, общими делами братства, верой в милостивых дорожных богов. Есть чёткая субординация, правила и нерушимый кодекс чести. Приступишь чёрту, попутаешь берега, и твои кишки гирляндами повиснут на ближайшей сосне.
Мы не боимся смерти — не в наших правилах вообще хоть чего-то бояться, но ускорять её приход тоже желающих мало. Потому и чтут законы, следуя судьбой намеченному маршруту, чтобы не висел твой труп на ближайшем светофоре в назидание побратимам.
Но, кроме всего прочего, есть один негласный закон, которому следует каждый брат, в независимости от ранга, титула и места в клубе: трахай, всех, кто на это согласен, но люби только одну. Вручив женщине свою вещь и сажая её на свой байк, ты выделяешь её среди всех остальных. Она словно меченая уже, становится чем-то бо?льшим, чем очередная шалава.
А в клуб привезти и показать собратьям можно вообще только ту, кто значит для тебя почти столько же, сколько и личный байк. А иногда даже и больше.
— Фома, расслабься, а то аж харя вспотела, — усмехаюсь, наблюдая, как зам усиленно делает вид, что, происходящее в моём кабинете, его не касается.
— Так ты идёшь? Все только тебя ждут, — вспоминает наконец о цели своего визита Фома и потирает застарелый шрам на щеке.
Странно, я так привык к его искалеченной роже, что уже и не помню, каким он был без своего увечья. Определённо, он был спокойнее и сдержаннее, будто, исполосовав когда-то его щёку, Спартак выпустил на свободу демона. Разрушительного в своей ярости и злобе.
— Марго, посиди в моей комнате, поспи, — прошу, указывая рукой на дверь слева. — Я не знаю, когда освобожусь, но там телик есть, каналов с полтыщи, пока все прощёлкаешь, я, может быть, уже вернусь. Если что-то случится — мало ли, — звони.
Марго, умница, не спорит, только кивает и быстро уходит, закрыв плотно за собой дверь. Пусть позвонит сыну, подружкам каким-нибудь, дела со сгоревшим баром порешает, но не боится. Здесь ей ничего не угрожает, потому что за безопасность моей женщины каждый обитатель Промзоны отвечает головой. И вряд ли кто-нибудь захочет испытать на себе мою ярость — таких дураков нет, уверен.