Легенда о Чёрном ангеле
Шрифт:
— Остынь! — рявкаю, а Фома вздрагивает, будто бы из транса выходит. — Не уймёшься, я тебя выгоню. Понял?
Окончание фразы произношу, приблизившись к его уху и зафиксировав шею рукой. Чтоб не дёргался и в себя пришёл. Для полного счастья только не хватает, чтобы Фому ещё успокаивать пришлось.
Со стороны может показаться, что мы просто мило беседуем, и это к лучшему.
— Ты меня понял? — спрашиваю прежде чем отпустить своего зама.
Фома кивает и немного расслабляется. Я понимаю его состояние, понимаю, как сложно ему сдерживаться, когда
Пока я толковал с Фомой, парни из охраны уже усадили нашего “гостя” на стул, зафиксировав покрепче ремнями. Чтоб не дёрнулся, сука.
Стул в центре приковывает к себе взгляды, а в Зале царит гробовая тишина. Отлично. Братья умеют держать себя в руках, когда это необходимо.
— Итак, именно этот кусок дерьма чуть не грохнул казначея Южного филиала. Так как, во всех трёх случаях, почерк абсолютно одинаковый, то нетрудно догадаться, что и убийства на совести данного товарища.
— Падла! — диким зверем рычит президент Южного, вскакивая с места.
Стулья, упавшие вслед за поднявшимися членами его филиала, грохочут об пол, а я морщусь, жестом требуя тишины. Парни возбуждены до предела, но буянить пока точно не время.
— Сели, мать вашу, на место!
Парни вразнобой кивают, поднимают стулья и нехотя выполняют приказ.
— Итак, если все успокоились, то я бы предпочел продолжить.
Ответом служит тишина, и этот звук мне нравится больше других.
Резко поворачиваюсь к привязанному к позорному стулу упырю и, схватив его за волосы, резко оттягиваю голову назад. Фантазия рисует кровавые картинки, но я вдыхаю пару раз поглубже, чтобы успокоиться. Его время ещё не пришло.
— Кто тебя послал? — спрашиваю, а голос мой кажется слишком громким из-за гробовой тишины.
— Пошёл в жопу, — хрипит, морщась от боли. — Ты ж нашивку мою видел. Сам всё понял, придурок.
— Признавайся, сучье вымя, где Спартак, — шиплю, наклонившись к нему так близко, что кожей чувствую его сбивчивое горячее дыхание.
— Близко, — растягивает припухшие губы в подобии улыбки. — Ты даже представить не можешь, насколько. Даже если меня грохнешь сейчас, это ничего не изменит. Ни-че-го. Да и не жилец я после этого.
Он прав: Спартак не простит ему ошибки, но мне совсем не нравится, что сказал этот упырь.
— Он дышит тебе в спину, он тебя всё равно уничтожит, — выплёвывает, продолжая скалиться, а я бью его в челюсть.
Чтобы заткнулся.
Парни снова начинают гудеть, нервничать, а со всех сторон несутся “рациональные” предложения:
— Убить, суку!
— Ноги вырвать к хренам и на помойку, пусть ползает.
— Язык отрезать!
— Урыть подонка!
— За пацанов!
Все эти крики перемежаются взрывами нервного смеха, а звезда нашего вечера шипит от боли, пытаясь вытереть разбитый нос о плечо, но ремни, сковывающие его тело, не дают пошевелиться.
Я отворачиваюсь, отходя от трибуны. Нужно переговорить с Варваром — президентом Южного, потому что из всех присутствующих
— У вас его телефон? — спрашиваю Варвара, а он отрицательно машет головой.
— Не было при нём. Только нож с собой был и кастет, но это мы утилизировали.
У Варвара большие чёрные глаза — настолько тёмные, что не видно зрачка. Он похож на цыгана, даже серьга в ухе болтается. Колоритный тип, без вариантов.
— Правильно сделали, не нужны нам его цацки. А что телефона не было, жалко.
Кто б спорил, так не братья, а я раздумываю над тем, что сделать с этой поганью, чтобы вытащить информацию. Он молчит, потому что ему терять нечего. А ещё боится Спартака больше, чем меня, потому слова не скажет.
— Ангел, разговор есть, срочный, — говорит Варвар, а мы выходим на улицу.
Мои охранники зорко следят, чтобы никто нашего гостя не убил раньше времени. Мне информация нужна, а не хладный труп, толку в котором нет никакого.
— Ангел, отпусти его.
Я смотрю на него, на зажатую в татуированных пальцах сигарету, но не могу понять, что именно он хочет выиграть этим предложением.
— Не понимаешь? — удивляется и делает затяжку, выпуская в воздух струйку дыма. — Он ломанётся к тому, кто его навёл. Точно тебе говорю, ломанётся. Он же псина верная, на брюхе к любимому шефу доползёт, хоть и боится его до усрачки.
— Думаешь? А если с моста в реку сиганёт с перепуга?
— Туда ему и дорога, — хмыкает Варвар, выбрасывая окурок, — но мы от него всё равно ничего не добьёмся. Псы болтать не умеют. Они только могут преданно в глаза хозяину смотреть. Ну убьём его, ну искалечим, а толку? Он винтик, разменная монета. О нём и не вспомнит никто.
Варвар прав: это может сработать. Во всяком случае, с этой кучки дерьма можно что-то получить.
— Спасибо, брат, — говорю, взъерошивая чёрные волосы Варвара на затылке. — А теперь езжайте.
— Уверен, что мы здесь не нужны? Парни на взводе, они помогут.
Желание Варвара послужить общему делу искренне, но я отрицательно машу головой:
— Вот потому, что на взводе и уезжайте.
Варвар кивает, хлопает меня по плечу и больше ничего не говорит.
Это моя война. Моя и Спартака. Лишние жертвы никому не нужны.
Постепенно все братья седлают байки и уносятся в направлении своих баз, где их ждут и верят в них. Пусть уезжают, потому что толкучку создавать мне вообще не улыбается.
Мои ребята остаются в Зале заседаний, и я смотрю, как пылает ненавистью Фома и понимаю, что ещё немножко, и он окончательно слетит с катушек в своей жажде мести.
Спартак тогда не только искалечил ему рожу. Он уничтожил его будущее, но это дела давно минувших дней. Это личная боль Фомы, и я никогда в не лезу к нему в душу. Однако сейчас я начинаю беспокоиться, что мой зам дошёл до точки невозврата — готовый поставить на карту свою жизнь, которой совсем не умеет дорожить.