Легенда о Чудограде. Книга первая Властитель магии. Часть первая Рувир

Шихматова Елена

— Так вы проводите меня к госпоже Каллине?

— Да, конечно! — ответил стражник и, отдав приказ солдатам следовать за ним, направился к храму Истории.

Отряд Лиана направился следом, сам Лиан расположился в экипаже, предварительно отправив двоих стражников с приказом освободить Вителлия. Всех городских стражей, которых они встречали по пути, направляли в управления, а всем стражам храма командир, с которым говорил Лиан, отдавал приказ оставаться на месте, но не предпринимать никаких действий, за исключением наведения порядка, когда действительно будет требоваться их вмешательство. Уже сидя в экипаже, Лиан только покачал на это головой, но разве мог он как представитель светской власти приказать офицеру стражи храма? Нет, не мог, если не хотел сейчас под горячую руку попасть в камеру. С горькой улыбкой на устах он мог только признать: реальная власть сосредоточена не в его руках, ему остается только промолчать и набраться терпения. И подумать над тем, что он скажет Калине, при условии, что стражники храма слышали его речь на площади и знают о том, что он заявил о существовании магии. Вряд ли получится скрыть это от Каллины.

Город

постепенно успокаивался, по дороге им попадалось все меньше людей, а вот у храма Истории кипела жизнь. Сторонники Горация Фана требовали освободить их лидера, радовало только то, что сторонников этих было немного и вели они себя довольно мирно, не провоцируя стражей храма на активные действия. Увидев мэра города, вышедшего из кареты, люди стали просить его навести порядок и освободить невиновных. Ответив, что он сделает все, что сможет, Лиан в сопровождении шести человек городской стражи и целого отряда храмовой, прошел на территорию храма. Гостей проводили в комнату, и только часам к двум ночи Каллина распорядилась позвать мэра к себе. Она прекрасно знала о том, что он говорил на площади, и уже составила определенное мнение о поступках и поведении господина Нисторина.

— Доброй ночи, госпожа Каллина, — очень любезно произнес Лиан.

— Доброй ночи, господин мэр, — прохладно ответила она и, как показалось Лиану, хищно улыбнулась. — Присаживайтесь, — она указала ему стул в полуметре от нее.

Лиан неуверенно посмотрел сначала на стул, потом на хозяйку кабинета, не без холодка в душе он отметил двух вооруженных стражников у двери, тогда как ему вежливо запретили взять кого-либо из городской стражи.

— А вы? — уточнил Лиан.

— Я постою.

— О, не престало сидеть мужчине в присутствии дамы, тем более, что я — гость, а вы здесь хозяйка…

— Вы меня не смущаете, господин Нисторин, пожалуйста, присаживайтесь.

— Если вы настаиваете…

— Настаиваю.

Медленным движением Лиан взялся за спинку стула и почти отодвинул его, приблизив на полметра к себе, таким образом, от Каллины его отделял уже метр.

— Ну, рассказывайте, господин Нисторин, что за ересь вы распространяете среди населения?

Сорок лет назад царевич Изяслав был молодым повесой, любителем покутить, погулять, пошутить над кем-то из придворных так, чтобы потом об этом могли говорить не один день и не одну неделю. Компанию ему составляли друзья-товарищи, также дети обеспеченных родителей, готовых платить за развлечения и проступки своих чад. Погулять вместе с царевичем почиталось почти за честь, даже если родители молодых людей были не согласны, и некоторые из них лили потом горькие слезы по разгромленному саду или перебитой мебели; владельцы клубов, постоялых дворов и гостиниц нередко подсчитывали убытки, а не прибыль после их визита, а случайные прохожие с трудом отбивали девушек от пьяной компании, но все они молчали, и никто не обращался к царю Аврелию с жалобой на Изяслава. Царь тщетно попытался однажды поговорить с сыном, но это единственное нравоучение так и осталось не услышанным, а он не стал его продолжать. Тем не менее сам Аврелий в молодости таким не был, ни он, ни его отец, но почему он позволял сыну так себя вести? Возможно потому, что Изяслав не являлся наследником трона. Первым ребенком и наследницей трона была царевна Ивэтт, которую еще в шестилетнем возрасте отправили в школу при монастыре Мысли Всеблагого и Великого Алина, что было очень не характерно для светского государства. Но после женитьбы царя Аврелия на дворянке из Тусктэмии, искренне верующей и, скорее, даже фанатично верующей, с приездом ставленника молодой царицы, которого она поставила на должность главного настоятеля храмов Истмирры, религия Алина стала набирать в стране силу и влияние. Именно под воздействием постоянных увещеваний со стороны жены, Аврелий закрывал глаза на недовольство ярых сторонников светскости государства, на все земельные споры, которые возникали между храмами и землевладельцами, как крупными собственниками, так и простыми крестьянами и, самое главное, городскими властями. Именно под влиянием жены Аврелий отправил дочь в школу при монастыре. Когда спустя три года мать девочки погибла при странных обстоятельствах — а все говорили, что это был заговор и месть особо не терпящих ее на троне — Аврелий оставил Ивэтт там и ждал ее возвращения домой только по достижении ее двадцатилетия. Изяслав был младше сестры на год, и для него смерть матери оказалась обретением полнейшей свободы и вседозволенности. По религии Алина ребенка вплоть до его совершеннолетия не заставляли ступать на путь истинный, но позволяли ему самому выбрать путь Алина. Считалось, что юная душа по наитию тянется к добру, и только сила внешних обстоятельств могла сбить его с пути, данного Всеблагим и Великим Алином. Если же юная душа не очень стремилась каяться в греховности, которую они неминуемо обретут с взрослением, тогда с ней проводили дознавательную беседу, официальный термин в уложении храма. Главное, что стремились узнать священнослужители — это верит ли молодой человек в Алина, если тот признал религию, то ему просто читали лекцию по религиозным постулатам, как надо себя вести праведному человеку. Но если юноша или девушка хоть как-то в своих ответах давали повод или явный намек дознавателю, что он или она не верит, то тогда ему или ей светило только исправительное служение при монастыре. Все это Изяслав знал и на вопросы дознавателей искренне клялся в вере и каялся в своих грехах, в которые погружался вновь, едва выходил за стены храма. Но и здесь Аврелий соглашался с убеждениями жены, и только когда недовольство поведением сына вконец разозлило его, он провел с ним нравоучительную беседу, не возымевшую успеха.

Как-то раз Изяслав и его самые верные друзья-сотоварищи, включая его двоюродного брата, отправились гулять за город. Весело покутив два дня, переполошив всех жителей местного поселка, они возвращались домой и по пути нагнали экипаж: впереди карета,

в которой расположилась очаровательная девушка со служанкой, а следом повозка с тремя священнослужителями. Изяславу было откровенно плевать из какого храма или монастыря они едут, он этим даже не поинтересовался и пропустил мимо ушел имена и звания священнослужителей. Зато молодая особа так впечатлила его своей невинной и в то же время неумолимо тянущей к греху красотой, что он, даже не спросив, как ее зовут, переселился к ней в карету и стал расспрашивать о всякой ерунде, не взирая на присутствие и настоятельные просьбы служанки оставить их. Девушка держалась уверенно и, дважды попросив его покинуть карету, не заметила, как втянулась в спор о том, какая сила более значима, огонь или вода, после слова Алина, конечно. Неожиданно для всех началась гроза и все вынуждены были остановиться, едва доехав до ближайшего поселения, это был пригород, до Даллима оставалось минут двадцать езды верхом. Они остановились в гостинице. Гроза разошлась, и обильный ливень перешел в затяжной дождь. В баре гостиницы Изяслав с друзьями вновь напился и теперь, когда море ему было по колено, он пошел к той девушке, которую они вроде как сопровождали до гостиницы. Его друзья выкурили из комнаты служанку, заперли служителей храма и оставили бедняжку Изяславу на потеху. Девушка умоляла его опомниться, говорила, что она дочь именитых и знатных родителей, но Изяславу было плевать, даже имя Ивэтт не навело его на мысль, что перед ним его родная сестра, которой, воспитывая ее в монастырской строгости и просвещенности, не говорили, что ее отец — царь. Получив то, что хотел, Изяслав ушел спасть и, когда утром его разбудила городская стража — храмовая стража в Истмирре так и не была сформирована — и сообщила, что он причастен к смерти постоялицы, молодой человек вообще не понял, о чем речь. Сразу после его ухода Ивэтт свела счеты с жизнью, когда Изяславу назвали ее имя, он с содроганием подумал, а что если, но отогнал эту мысль, но лишь до тех пор, пока к нему не пришел отец. В ярости Аврелий набросился на сына и покалечил, с трудом его оттащили от полуживого юноши стражники, однако сердце царя такого потрясения не выдержало, он скончался утром следующего дня. Еще через два дня Гриальш атаковал пограничные города Истмирры.

Произошедшее повлияло на Изяслава, он полностью изменился, но разве могло это вернуть сестру и отца? Когда он оправился, то первым делом Изяслав снял с должности главного настоятеля храмов Истмирры — должность настоятеля страны, как и стража храма не была принята. Затем царь Изяслав закрыл все школы при монастырях, все более демократичные закрытые школы, принудив детей глубоко верующих учиться в обычных светских школах. А в школах из списка предметов исключили введенное при Аврелии знакомство с религией Алина, зато ввел во всех учебных заведениях систему наказаний, от простых дополнительных занятий и заданий до порки и публичного раскаяния перед всей школой. Изяслав вернул старые учебники, если в новых были включены рассказы и тексты, связанные с религией. Словом, он сделал все, чтобы вновь сделать страну и школу в частности светской, а все назидательные беседы при желании могли проводиться, но только в храмах, заявил он, чем возмутил самого настоятеля Всевладограда. Изяслав едва не стал врагом религии Алина, но, помня свои пламенные речи, обращенные им к священнослужителям в юности, он сумел наладить натянутые, но формально добрые отношения с Всевладоградом. Однако Изяслав понимал, стоит только дать повод, и война против Истмирры будет объявлена, именно таким поводом в первую очередь могло стать отвоевание потерянного Рувира, о чем недвусмысленно сообщил ему главный настоятель Храма. И Изяслав стал ждать удобного момента, и теперь он его дождался.

Арестованного Вителлия Гарадина поместили в отдельную камеру, напротив Кая Томилина. Поначалу шокированный условиями, а точнее полным их отсутствием, Вителлий возмущался и требовал, чтобы ему обеспечили нормальные условия; но потом, когда ему доходчиво объяснили: неважно, обвинен он судом или нет, неважно, по какой причине он здесь — главное, что он арестован и, нравится ему это или нет, но он останется здесь, Вителлий успокоился до ухода стражника. Едва шаги его стихли, как почтенный настоятель библиотеки Рувира вцепился в металлические решетки и набросился на Томилина с обвинениями.

— Вы! Это все из-за вас!

Томилин ухмыльнулся и, сложив на груди руки, сел на скамью, перекинув ногу на ногу, и несколько удивленно спросил.

— Я за вас принимал решение? Или вы сами его принимали?

— Что?! Какое решение? Это вы хотели, во что бы то ни стало вернуть дочь, и вы настояли на том, чтобы я позвал лекаря в библиотеку, а не вез мальчишку в больницу!

— Не так уж я и настаивал. Скорее, вы сами хотели получить волшебный ключик. Или я не прав?

— Его можно было получить и не таким способом! — воскликнул Вителлий, ударив со злости по решетке.

— Успокойтесь, Гарадин, чего вы так психуете, я не понимаю.

— По-вашему, арест и эта камера это нормально? Может, вам тут нравится? На постоянное жительство перейти не желаете? А то поговорите там с местным начальством, глядишь, оно пойдет вам навстречу!

— Нисторину не за что нас арестовывать, он еще извинится, что незаконно держал нас здесь, — спокойно ответил Кай, — и заплатит компенсацию как миленький.

— Да не нужна мне его компенсация! — вновь воскликнул Вителлий, ударив по решеткам, на этот раз это не оставили так просто соседи.

— Эй, там, хватит на железо кидаться!

— Надоели уже!

Вителлия больно задели их слова, но он промолчал и отошел от решетки вглубь камеры. Сев на скамью, он сокрушенно произнес.

— Ну и позор! Как теперь жить?!

В неизменной позе он просидел минут пять, потом не выдержал, вновь вскочил и несколько раз измерил камеру размашистыми шагами. Тем временем все больше стали доноситься крики, переходящие в хоровые скандирования и уже через час шум стоял такой, будто наверху шли нешуточные столкновения. Где-то еще спустя час через верхнее окошко в камеру Кая влетел кувшин, разбился он еще на входе.