Легенда о Людовике

Остапенко Юлия Владимировна

Жуанвиль, едва заслышав этот стук, споткнулся и чуть не выронил свечу.

— О дьявольщина! — воскликнул он — и слава Богу, что Людовик не мог его слышать.

По трубе стучала, должно быть, Филиппа де Суассон — одна из немногих придворных дам Маргариты, которым та доверяла и которая должна была послать сигнал, если Маргарита была у Людовика в то время, как Бланка Кастильская направлялась к своей невестке.

— Вы же сказали, она идет к королю! — выдохнула Маргарита, задирая юбку еще выше и перепрыгивая через ступеньку.

— Стало быть, передумала по дороге. Быстрее!

Оставшиеся ступеньки они преодолели

чуть ли не кубарем и ворвались в спальню Маргариты так стремительно, что у Жуанвиля погасла свеча. Филиппа де Суассон тут же кинулась им навстречу.

— О, ваше величество, слава Богу! Королева…

— Знаю! Возьмите мою шаль, быстро! Дайте молитвенник! Жан, туда, за дверь… о нет… — Маргарита чуть не задохнулась, и какое-то мгновение все трое в ужасе слушали голос Бланки Кастильской, вопрошавший, у себя ли ее невестка.

Маргарита первой вышла из оцепенения и почти в бешенстве махнула рукой на свой будуар. Филиппа, ни слова не проронив, схватила Жуанвиля за руку и потащила за собой. Маргарита захлопнула дверь потайного хода, одернула гобелен и едва успела схватить со стола молитвенник, когда Бланка вошла в ее спальню.

— Мадам? — Маргарита повернулась к свекрови, нарочито медленно, как надлежит женщине, которую потревожили во время молитвы.

Бланка окинула ее с головы до ног таким взглядом, каким мать-аббатиса окидывает послушницу, подозреваемую в преступной беременности.

— Вы здесь? — проговорила она, утверждая очевидное, однако с таким недоумением, будто меньше бы удивилась присутствию в этой спальне Девы Марии.

— Да, мадам, — ответила Маргарита. Больше она ничего не сказала, боясь, что убыстренное дыхание выдаст ее с головой.

После сей воистину содержательной беседы прошло никак не меньше минуты, в течение которой Маргарита болезненно вслушивалась в биение своего сердца, одновременно ловя каждый звук, доносившийся из будуара. Там было тихо.

— Что ж, — сказала наконец Бланка Кастильская. — Хорошо.

И, повернувшись, вышла прочь.

Только тогда Маргарита выпустила из рук молитвенник, который все это время держала раскрытым кверху ногами. Она едва заметила, как из будуара выскальзывают Филиппа и Жуанвиль, потому что глаза ей, во второй раз за день, заволокла пелена.

— Ушла? — прошептал Жуанвиль, пугливо косясь на дверь. — Королева ушла?

И это уж было слишком.

— Королева! — воскликнула Маргарита, бросая молитвенник на пол и разражаясь звонким, пронзительным смехом. — Королева! Бегите скорей, к вам идет королева! А кто тогда я? Кто тогда я?!

Она рухнула в кресло и разразилась слезами, столь же истеричными, как и только что рвавший ей горло смех.

Она плакала с минуту или около того, едва заметив, как Филиппа де Суассон, что-то прошептав, выскальзывает из спальни, оставляя Маргариту с Жуанвилем: должно быть, пошла удостовериться, не надумает ли королева-мать вернуться с полпути. Жуанвиль же, обогнув кресло, опустился перед Маргаритой на колени и стоял так, пока она наконец не подняла на него опухшие глаза и не увидела, что он протягивает ей платок.

Было странно жене короля Франции остаться в своей опочивальне наедине с коленопреклоненным мужчиной, и еще более странно было бы ей принять от него утешение. Однако Маргарита это сделала, не задумываясь, поскольку мужчиной этим был Жан Жуанвиль. Она взяла у него платок и утерла глаза, низко

опустив голову, запоздало и тщетно пытаясь скрыть свою слабость.

— Кто же тогда я? — прошептала она, уже без прежнего неистовства, но с горечью и отчаянием, которые часто вспыхивали в ней и редко остывали.

— Вы — супруга короля Франции, мадам, — отозвался Жуанвиль, и Маргарита взглянула ему в лицо.

Она помнила его совсем мальчиком. Он был представлен ко двору Людовика шесть лет назад, в день их свадьбы, и был тогда еще только оруженосцем: невысоким, нескладным, худощавым юнцом с горящими от восторга глазами, которыми он жадно окидывал все то, что являло собою новый для него мир. Он был Маргарите ровесником, и так же, как она, приехал в прославленный Иль-де-Франс из отчего дома, чтобы вступить в неизведанный, желанный и манящий мир. Семья его была не особенно знатной, и сперва юный Жан получил какое-то незначительно место при одном из рыцарей короля. Но вскоре Людовик заметил его, по чистой случайности, и, как это часто бывало, приблизил к себе. Жуанвиль провел подле него пять лет; он нравился Людовику, и — это было самое главное и, быть может, самое ценное его качество — Людовик искренне, страстно нравился ему самому. Среди огромного множества придворных лизоблюдов и прихлебателей, льстецов и корыстолюбцев простая человеческая приязнь была ценнее мудрости, остроумия и даже верности, ежели верность эта зиждется на честолюбии либо слепом чувстве долга. Жуанвилю король Людовик нравился не потому, что был королем, а потому, что был Людовиком. У Луи было множество верных подданных, но, как и у любого монарха, не так уж много друзей. И среди них — Жан Жуанвиль, потому-то именно он караулил в прихожей во время дерзкого свидания Людовика с собственною женой. И потому сейчас не было ничего предосудительного в том, что он стоял на коленях в ногах Маргариты, а та утирала глаза его платком. Ибо не было ни в одном движении, взгляде и слове Жуанвиля ни намека на подобострастие или тайную истому. Было одно только сочувствие.

И говорил он всегда только то, что думал.

— Да, — медленно сказала Маргарита, отвечая на его прямой и открытый взгляд столь же прямым. — В державе франков жена короля — еще не есть королева… не так ли?

— Похоже на то. Но вспомните, ваше величество, ведь и королева Бланка не пользовалась властью до той поры, пока не стала регентшей, — заметил Жуанвиль, произнеся имя Бланки весьма почтительно, так что нельзя было заключить из его слов, что он порицает ее властолюбие — как, впрочем, и то, что он это властолюбие одобряет.

— В самом деле. Полагаете, вся суть в том? Как вы думаете, когда я рожу Людовику сына… что-нибудь переменится?

Жуанвиль пожал плечами.

— На все воля Господня, мадам.

— Стало быть, думаете, что нет, — мягко сказала Маргарита, и он слегка вздрогнул, бросив на нее немного смущенный взгляд. Милый Жуанвиль… Уже совсем успокоившись, Маргарита смотрела на него теперь с такой нежностью, с которой, пожалуй, не рискнула бы глядеть в присутствии королевы-матери. — Может быть, вы и правы. Но мне все кажется, что королева Бланка… что ее величество ненавидит меня. О Господи, я знаю , что ненавидит, и она права, права! Я сама ненавижу себя. Мы как раз говорили об этом с Людовиком, когда… о том, отчего у нас нет детей, и о паломничестве…