Легенда о Людовике
Шрифт:
— Поверьте, мадам, это не поможет! — горячо воскликнул Жуанвиль, и Маргарита воззрилась на него с обидой. Он тут же понял, что сказал невпопад, и затряс головой, став похожим на большого щенка. — Ох, нет, нет. Вы не так поняли меня. Я только хотел сказать, что ее величество не оттого невзлюбила вас, что вы покамест не подарили его величеству наследника. Она вас не любит, потому что вы вообще стали его женой. И родите ему хоть дюжину детей — она к вам не потеплеет.
Милый, добрый Жуанвиль… невинно жестокий порою в своей прямоте. Маргарита в который раз поймала себя на том, что испытывает к нему чувство, похожее на материнское: временами
От этой мысли она тут же ощутила укол стыда, до того сильный, что встала, заставляя и Жуанвиля подняться с колен.
— Ну будет. Полноте, — сказала она, растерянно теребя кожаный переплет отброшенного молитвенника. — Я дурная, злая невестка, неблагодарная и склочная, а вы потакаете мне, выслушивая мои малодушные жалобы. Его величеству это бы не понравилось.
— Вот уж верно, — согласился Жуанвиль. — Да только это не потому, что вы злы на королеву Бланку, а потому, что сам он к ней слишком добр.
— Жуанвиль! — с укором сказала Маргарита, чувствуя себя чудовищной лицемеркой, но Жуанвиль лишь упрямо вздернул свой маленький острый подбородок.
— Ох, ваше величество, не одергивайте меня хотя бы сейчас. Уж после тогото, как мы с вами набегались по этой лестнице, черт бы ее побрал! В один солнечный день вы на ней шею свернете, и как-то это понравится его величеству? Ну, в самом деле, прячетесь, ровно воры, в собственном доме — а все оттого, что ее величество королева Бланка не любит, когда вы уединяетесь с ее сыном, своим законным супругом! И что же тут удивляться, что у французской короны досель нет наследника — откуда же ему взяться с такими порядками?!
Оборотной стороной открытости Жуанвиля была его запальчивость: раз начав говорить все, что думает, он не умел вовремя остановиться. К счастью, рот он открывал редко: разве что в присутствии Людовика, которому эти выходки Жуанвиля ужасно нравились; или с Маргаритой наедине, что, впрочем, случалось нечасто.
Потому, быть может, они и сошлись так коротко, что оба могли говорить друг с другом безо всяких обиняков, не чувствуя ни вины, ни стыда.
И всетаки Маргарита сказала:
— Тише, Жан, не бранитесь. И уж тем более не поминайте нечистого под одною крышей с его величеством.
— Простите, — пробормотал юноша, потупив взгляд и заливаясь краской до самой шеи, отчего Маргарите вновь захотелось, чтоб он вправду был щенком и его можно было бы сей же час потрепать за ухом. — Вот только, — проговорил он после недолгого молчания, — думаю, в глубине души его величеству нравится все это не больше, чем вам. Просто он никогда и в мыслях не пойдет наперекор своей матушке…
— И это не так уж дурно, не правда ли?
— Временами — ужасно дурно. Да только попробуйте ему об этом сказать.
Маргарита вздохнула, покачав головой.
— Знаете, Жан, а ведь ни с кем другим я не могла бы вести такой разговор.
Он вскинул голову и улыбнулся ей почти шаловливо.
— Знаю, мадам. Я тоже.
— Моим дамам, — продолжала Маргарита медленно, не ответив на его улыбку, — я до конца доверять не могу. Ни одной из них, даже Филиппе… я порой думаю, что она лишь делает вид, что
— Не все, что вы! Если б я ему все сказал, да теми же самыми словами, он бы меня в паломничество услал аж в самый Иерусалим.
— Не надо про Иерусалим, — попросила Маргарита, встревожившись при воспоминании о том, сколь часто в разговорах Луи стал поднимать тему возможного крестового похода.
Жуанвиль замолчал. Маргарита протянула ему платок, и он принял его с учтивостью, но без благоговения, за малейшими признаками которого Маргарита зорко следила, дабы вовремя их пресечь. Она подумала вдруг, что, будь Филиппа де Суассон и впрямь наушницей Бланки, та давно не преминула бы обвинить Маргариту в любовной связи с Жуанвилем… Хотя, впрочем, Бланка слишком хорошо знала своего сына, чтобы понимать: в подобный навет Луи никогда не поверит.
— Знаете, — сказала Маргарита, обращаясь скорее к себе, чем к Жуанвилю, — а ведь может статься, она сейчас приходила нарочно для того, чтобы проверить, у себя ли я. А если не у себя — чтоб заставить меня уйти от Людовика… если бы я вдруг была там.
Жуанвиль помолчал мгновенье, будто обдумывая такую вероятность. После чего ответил тихо:
— Да, ваше величество. Такое очень может быть.
— Боже! — Маргарита всплеснула руками и снова почти что упала в кресло. — И как, как мы с Людовиком можем… когда она… когда так… вправду, Жан, вы только что все так верно сказали, и я совсем, совсем не знаю, что делать!
— Идите к нему, — сказал Жуанвиль, твердо, решительно и резко, и Маргарита вскинула голову от изумления, думая, что не вполне его поняла. Но нет: он вправду указывал на гобелен, за которым скрывалась дверь и лестница… лестница, по которой Маргарита всегда спускалась беглянкой, но по которой ни разу не шла наверх.
— Нет… нет, что вы… сейчас?
— А когда же? Он ведь звал вас, и вы не окончили разговор. А завтра мы вернемся в Париж, и там вам вообще не станет от нее спасу! Когда же, если не теперь? Она только что проверила вас; сейчас она не ждет, что вы снова уединитесь. Мадам Маргарита… — Жуанвиль хотел что-то добавить, но потом опять покраснел и, отвернувшись, стал торопливо зажигать свечу. Маргарита следила за ним будто в тумане, все так же безвольно обмякнув в кресле. Под носком у нее было что-то твердое. Ах да… ее молитвенник. Она наклонилась и подняла его, а когда выпрямилась, Жуанвиль уже стоял у двери, откинув гобелен, и нетерпеливо манил ее за собой.
— Быстрей, ну! — нетерпеливо прошептал он. — А потом я спущусь опять, выйду и скажу Филиппе, что вы прилегли вздремнуть. Даже если она и шпионит в самом деле, то ничего не сможет сообщить королеве Бланке. Ну же, мадам Маргарита, сейчас! Пока он еще у себя.
«У себя ли?» — подумала Маргарита, но тут же отбросила эту мысль. Она встала, подошла к стене и, когда Жуанвиль открыл дверь и шагнул было вперед, забрала у него свечу, а потом махнула ему на дверь из спальни.
Он посмотрел на нее быстро и пристально, а потом выпустил подсвечник и отступил от двери. Маргарита шагнула на сырой пол тайного хода и остановилась, слушая, как позади нее закрывается дверь, оставляя ее одну в темноте. Взгляд ее был неотрывно прикован к огоньку, трепетавшему на кончике фитиля.