Легенда о малом гарнизоне
Шрифт:
– Но их не заставишь ползать, как вас, кстати, по камням под пулями. Значит, эта истина дойдет до них не сразу, а со временем. А пока они считают, что немецкому батальону вполне по силам взять какой-то паршивый красный дот. И любая сверхподдержка – блажь. Тем более что самолеты заняты куда более важными операциями на фронте.
– Я не пойду туда сегодня, герр майор.
– Батальон сосредоточивается в овражке. Через пять минут я желаю видеть вас там.
– Слушаюсь, герр майор.
По его приказу был выдан весь запас шнапса. Солдаты пили жадно, кружками. Они знали, что их ждет. Когда процедура закончилась, их выстроили, и майор прошел вдоль неровного строя. Осоловелые глаза; закрытые
– Солдаты! – сказал Иоахим Ортнер. – Вы помните, сколько вас было утром. И видите, сколько вас осталось теперь. Ваши товарищи лежат там, на холме, хотя, если бы самым первым из них в последнюю минуту не изменило мужество, они взяли бы этот проклятый дот. Они струсили. Они хотели схитрить. Но судьбу не обманешь – они все остались там. То же ожидает всех малодушных… Солдаты! Чтобы пережить сегодняшний день, вы должны добраться до вершины. Там, наверху, слава, ордена, а самое главное – жизнь. Солдаты! Я обращаюсь к вашему мужеству. Если вы броситесь разом – не останавливаясь, не прячась, не глядя по сторонам – вперед, и только вперед! – красные не успеют многого сделать. И если один из вас падет смертью героя, то десять его товарищей останутся живы и победят. Помните: наверху – победа и жизнь! Вас поведет…
– Я не пойду туда, герр майор, – спокойно сказал обер-лейтенант, выходя из строя. Солдаты при этом словно проснулись, глядели изумленно. Строй сломался, а один верзила даже упал и тщетно пытался встать хотя бы на четвереньки.
– Пойдете.
– Нет, герр майор, на сегодня с меня хватит.
– Трус!
– Какой же я трус, герр майор? Я дважды ходил сегодня на эти пулеметы.
– Вы желаете погибнуть здесь? Сейчас же? – Иоахим Ортнер выдрал из кобуры парабеллум и наставил на обер-лейтенанта.
– Он у вас не взведен, герр майор, – улыбнулся ротный.
– Негодяй! – Иоахим Ортнер неловко, оскалясь зубами, взвел парабеллум.
– Все равно не посмеете, герр майор. Я у вас последний офицер…
– Ну?!
– Нет.
– Ты забыл про меня! – Он выстрелил ротному в ненавистное лицо, отскочил к противоположной стенке овражка и закричал срывающимся, истеричным голосом: – Ну, есть еще желающие остаться здесь?
Кто-то всхлипнул в задней шеренге. Солдаты испуганно переглядывались, подравнивали строй.
Иоахим Ортнер поправил черную косынку, которая поддерживала раненую руку на уровне груди.
– Солдаты! Это будет наша последняя атака, – сказал он. – Мы или победим, или все останемся там, потому что пулеметчикам отдан приказ стрелять по каждому, кто повернет, а сигнал об отходе давать некому. Докажем, что мы достойны славы отцов. С нами бог!
Знаменательный день: первый убитый им человек, первая в жизни атака. Станет ли он последним? Не должен. Ни на одно мгновение Ортнер не утратил контроля над собой, но обстоятельства сложились так – иначе он поступить не мог; другого выхода не было; он должен был идти. Но если на его поведении отпечаталась истерия, голова была ясной и холодной. Он не думал, удастся атака или нет; дело было не в этом. Главное – выжить. Он не выпил ни грамма, потому что сейчас делал ставку не на храбрость свою, а на хитрость и быстроту реакции. Именно так. Перехитрить и опередить красного снайпера и пулеметчиков: в этом не много доблести, зато это истинно.
Он развернул солдат в две цепи и сначала шел впереди. Он был воплощением спокойствия и уверенности; его шаг был нетороплив. И только стороннему наблюдателю – в особенности красноармейцам на холме, поскольку им и адресовалось, –
– Не останавливаться! Он сам поможет себе. Вперед! Вперед! – Иоахим Ортнер призывно размахивал парабеллумом, ни на миг не забывая о своем маневре.
Когда стали подниматься, его задача усложнилась, тем более что пушки перестали вести слепящий огонь – осколки становились опасными. Солдаты прибавили шагу, многие обгоняли его; цепи смешались, каждый что-то орал, каждый нес на эту молчаливую голгофу свой ужас и свое отчаяние, и только один человек среди этих сотен шел сосредоточенным, решая сложнейшую математическую задачу: если раньше опасность грозила ему по одной прямой, то теперь – из трех точек; но он не отчаивался, он шел среди своих солдат, что-то кричал, командовал и подбадривал, а мозг был занят одним: чтобы все три прямые были перекрыты…
Как завершилась атака, ему не довелось увидеть. Он лежал ничком, зарывшись лицом в землю, закрытый от пулемета телом убитого еще утром солдата. От жары тело уже начало распухать, и все равно оно было тщедушным, а главное – какая асе это защита от крупнокалиберного? Если бы пулеметчик догадался, что майор здесь прячется, он пробил бы своими тяжелыми пулями этот распухающий труп как картон.
Лежать пришлось долго – до темноты. Потом майор так и не смог припомнить, что он передумал за эти часы. Скорее всего никаких у него мыслей не было. Он просто ждал.
Он добрался до окопов лишь около полуночи. Какой-то капрал – Иоахим Ортнер был уверен, что видит его впервые, – доложил, что полковник уехал в девятом часу, пообещав прислать к утру две роты из своего резерва. Значит, с утра опять то же самое?
Эта мысль показалась Иоахиму Ортнеру невыносимой. Только этим, пожалуй, и можно объяснить, что около трех ночи он предпринял еще одну попытку взять дот. Он собрал всех писарей, телефонистов, поваров, всю хозяйственную братию; вместе с уцелевшими солдатами набралось сорок два человека. Их и повел он на приступ. Они сначала крались, потом ползли. Красные обнаружили их вовремя. Ракеты одна за другой полетели в небо, пулеметы для острастки дали по нескольку выстрелов – этого оказалось достаточным.
Ночь была разбита; спал он недолго и плохо. Разбудили сообщением от полковника: в 10.00 дот обработают пикирующие бомбардировщики, скорее всего, «юнкерсы». Роты уже прибыли. Майор с первого взгляда определил опытных солдат. Но даже к офицерам не стал присматриваться, ни к чему: все равно через несколько часов вместо них появятся еще другие. И они это сами предчувствовали. На холм они глядели с ужасом. Не удивительно: склоны были усеяны трупами немецких солдат, над ними кружило воронье, и, когда ветер начинал дуть с той стороны, воздух наполнялся трупным смрадом.