Легенда о воре

Гомес-Хурадо Хуан

Но пока Варгас, сжавшись в комок, думал лишь о демонах.

LX

За три ночи до того, как Санчо вырвал Варгаса из его сна, баржа "Повуа-де-Варсин" проплывала неподалеку от Илья-де-ла Барреты. Капитан, уставший от долгого плавания, решил вздремнуть. Море было неспокойным, а небо заложило тучами, но корабль, хотя и старой постройки, без особых трудностей сопротивлялся натиску волн. Штурман знал эти воды, поскольку много раз плавал здесь с грузом

зерна в направлении Севильи, хотя никогда еще в это время года.

"Повуа-де-Варсин" стояла в Опорто, а ее команда наслаждалась заслуженным отдыхом, когда владелец получил срочную депешу от испанской короны, что в Андалусии страшная бесхлебица, и ей грозит голод. Король Филипп настоятельно просил выслать несколько судов, нагруженных пшеницей, но судовладельцу с большим трудом удалось снарядить лишь одно, да и то неполное. Вся остальная Европа тоже страдала от неурожая, а если к этому добавить пресловутую прожорливость испанского флота, то можно ли удивляться, что хлеба на континенте почти не осталось? Пару недель назад опустошили амбары в Антверпене, этот груз, по всей видимости, был последним в Старом Свете.

Капитан спустился с кормы. Когда он открывал ведущую в каюту дверь, его окутала вспышка белого света, и словно гигантская рука отбросила к переборке. Он вернулся на палубу, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как грот рухнул на двух матросов. Хруст ломающихся костей был ужасающим, но у капитана не было времени, чтобы об этом задуматься.

– Молния, сеньор! В нас ударила молния!

Грот яростно пылал, только что поднявшийся ветер раздувал огонь. Вторая вспышка высветила испуганные лица команды.

– К помпам! Хватайте ведра! Мы должны любой ценой погасить огонь, если не хотим погибнуть!

Моряки бросились выполнять приказы капитана. Часть матросов встала в цепь, а остальные отчаянно пытались спустить остальные паруса. Капитан охрип, выкрикивая приказы, и сам вскарабкался по вантам, подавая пример матросам. Ветер усиливался, вода перехлестывала через палубу, угрожая смыть капитана.

"Только бы огонь не распространился по вантам. Боже, прошу тебя лишь об этом!" - молился капитан.

Но Всемогущий, видимо, был занят чем-то другим, потому что молитва капитана пропала втуне. Языки пламени заиграли и на соседних парусах. По горящим канатам огонь быстро перекинулся на бизань, которая тоже не была поднята. Без половины связывающих его канатов парус сорвался и рухнул на левый борт. Наполнившись ураганным ветром под неестественным углом, парус опасно накренил судно.

– Рубите канаты! Рубите канаты, или мы потонем!

Один из моряков взял топор и направился к бизани, но так и не добрался до цели. Раздался оглушительный треск, и капитан окунулся головой в воду. Барахтаясь на волнах рядом с судном, капитан слишком поздно сообразил, что шторм вытолкнул баржу на рифы у Ильи-де-ла-Барреты. Он в последний раз вспомнил жену и детей и погрузился в черную бездну.

Известия о крушении "Повуа-де-Варсин" дошли до Севильи лишь через неделю. Об утонувших в разгар ночи в португальских водах моряках поведал один из выживших, добравшись до Аямонте, и эту новость передали королевским чиновникам. Когда алькальд открыл

письмо, сообщающее о произошедшем, по его спине пробежал холодок. Этот груз был последней надеждой доставить в Севилью пшеницу до наступления зимы. Других путей не осталось, да и времени тоже. А для города со ста пятьюдесятью тысячами душ, две трети которых кормились одной буханкой хлеба в день, это был страшный удар.

К чести городских старейшин, необходимо сказать, что многие из них сделали всё, что было в их силах, чтобы хоть как-то облегчить это бедствие. Они вели переговоры с мясниками и рыбаками, выискивали способы, чтобы снизить цены на товары и сделать их более доступными, всеми способами пытались увеличить приток продовольствия в город и даже попросили кредит у всемогущей Палаты по делам колоний, чтобы пополнить опустевшую городскую казну.

Все эти меры были, конечно же, бесполезны. Люди менее честные воспользовались знанием о грозящем Севилье недостатке хлеба, придержав припасы, сговорившись о ценах с основными поставщиками и, с конечном итоге, пополнили свои карманы со всей возможной скоростью.

К 1 декабря 1590 года в городе работали лишь три пекарни. К середине месяца в Севилье невозможно было найти буханки хлеба. Рожь, ячмень и отруби тоже кончились, и единственной доступной едой остался черный крошащийся хлеб из желудевой муки и древесной коры. Однако в канун Рождества невозможно было найти даже столь жалкой пищи. Епископ, служивший мессу в кафедральном соборе, самолично попросил Бога ввергнуть в ад проклятых англичан, ведь именно они, как всем известно, были повинны в этом страшном голоде. Ведь именно эти проклятые еретики сожгли запасы хлеба, которым город должен был питаться всю зиму, напомнил епископ в своей проповеди.

Цены на всё, что хоть сколько-нибудь годилось в пищу, в мгновение ока взлетели на такую высоту, что мало нашлось бы в городе людей, которые могли себе позволить такую роскошь. Основным продуктом питания ремесленников и торговцев стала репа, а когда закончилась и она, людям пришлось жевать траву и коренья. На берегах реки теперь нередко можно было встретить горожан, дерущихся из-за какой-нибудь жалкой рыбешки, которую с большим трудом удалось поймать: рыба в реке тоже почти исчезла. теперь севильцы ели даже осетровую икру, которую в лучшие времена даже в рот не брали, отдавая свиньям. Даже кошки и собаки исчезли с улиц: их переловили отчаявшиеся горожане, которым нечем было кормить своих детей. Город заполонили целые полчища крыс. Ходили слухи, что в трущобах Ла-Ферии и Кармоны бесследно исчезают дети-сироты.

Пока нищета продвигалась семимильными шагами, а голод начал собирать первые жертвы, Франсиско де Варгас стоял у окна в хорошо нагретой комнате. Через несколько недель отчаяние глав города станет столь огромным, что они примут предложение Варгаса и купят пшеницу в десять раз дороже ее стоимости. Но оставалась лишь одна тень, мешающая ему наслаждаться неизбежным триумфом. Время от времени он непроизвольно поглаживал подоконник, словно пальцы не давали ему о ней забыть.

Он был настолько погружен в свои мысли, что не заметил, как в комнату вошла Каталина и приблизилась к нему.