Шрифт:
ГЛАВА 1
ПОТЕРЯННЫЙ И ОБРЕТЕННЫЙ ВНОВЬ
Обычно дочери уважают отцов. Дочь может считать отца настоящим героем или вознести на такой высокий пьедестал, что не взобраться больше никому из людей, к которым она испытывает привязанность. Мой отец, как я считала, заслуживал не просто уважения или преданности, или даже любви. Я перед ним благоговела. Он был для меня больше чем сверхчеловеком — он был богом.
Одно из моих первых воспоминаний: двое мужчин стоят, сжавшись от страха, в кабинете отца, а тот говорит им вещи,
Моя прежняя жизнь закончилась 14 декабря, когда я ответила на телефонный звонок.
— Нина, — тихо проговорила мама, — ему осталось совсем недолго. Ты должна приехать сейчас же.
Я поставила телефон рядом с собой на кровать, изо всех сил стараясь унять дрожь в руках, но аппарат все-таки свалился на пол. Две недели я будто жила в ином мире; звонки, звонки, один ужаснее другого. Сначала медсестра из больницы сообщила, что отец попал в аварию. Мой номер он набирал на мобильнике последним, чем возложил на меня ужасающую обязанность передать эту сокрушительную новость матери. В последние дни краткие отчеты об отсутствии изменений сменялись мягкими предложениями приготовиться к неизбежному, и я едва ли не радовалась, что близится момент, когда звонки наконец прекратятся.
Странно было идти в прихожую, брать пальто и ключи. Действия казались такими обыденными. Разве может начинаться с этого поездка для прощания с отцом? Казалось, обычная жизнь осталась далеко в прошлом, и я оплакивала ее, пока шла к машине и запускала мотор.
Отец стоял у руля кораблестроительной индустрии и правил ею железной рукой, но я знала его нежным и ласковым — мужчиной, который прерывал важные встречи, чтобы ответить на мой пустячный звонок, осыпал поцелуями мои ссадины и переписывал сказки так, чтобы принцесса всегда выручала из беды принца. А сейчас он беспомощно лежал на кровати в спальне, которую делил с моей матерью, и таял на глазах.
У двери меня встретила домоправительница Агата:
— Мама ждет тебя, дорогая. Поднимайся наверх.
Агата взяла у меня пальто, и я поползла по лестнице, чувствуя, как с каждым шагом комок подступает все ближе к горлу. При входе в комнату мимо меня проскользнула сиделка, я вошла и, увидев отца, содрогнулась. Лицо его было желтым и блестело от пота; обычно чисто выбритый подбородок потемнел, над пересохшими губами топорщилась щетина; грудь тяжело вздымалась и опускалась, и после каждого вздоха мама ласково говорила отцу слова утешения. Приглушенное пиканье мониторов и сопение насосов — аккомпанемент к моему самому страшному ночному кошмару.
С момента аварии всякий раз, когда я приходила к отцу, мои ноги превращались в корни — пробивали ход сквозь туфли и врастали в деревянный пол. Я не могла двинуться с места — ни шагнуть вперед, ни убежать.
Мама посмотрела на меня усталым, полным страдания взглядом и сказала:
— Нина, подойди, дорогая.
Она подняла руку, подзывая меня, однако ноги не слушались. Мама понимающе вздохнула и приблизилась ко мне, так и держа руку
— Я все понимаю, — шепнула мама.
Буквально отдирая ноги от пола, я позволила матери подвести себя к отцовской кровати.
— Джек, дорогой, — произнесла мама успокаивающим тоном, — здесь Нина.
Я вновь увидела отчаянную борьбу отца за глоток воздуха, наклонилась к нему и шепнула в самое ухо:
— Я здесь, папочка.
Дыхание сбилось, и отец что-то неразборчиво пробормотал.
— Не пытайся говорить. Просто отдыхай. — Дрожащими пальцами я прикоснулась к его руке. — Я побуду с тобой.
— Синтия, — позвал маму из дальнего угла комнаты поверенный в делах и друг отца Томас Розен.
Со страдальческой миной мама глянула на папу, наскоро прижала меня к груди и бесшумно пошла к Томасу. Шелест их голосов влился в поток звуков, которые издавали прицепленные к отцу аппараты.
Отец втянул в себя воздух, а я мягко отвела с его влажного лба седоватые волосы.
— Нин… — сглотнул он, — Нина.
Я поискала взглядом маму, пытаясь в последний раз найти в ее глазах признак надежды, но увидела только неизбывную печаль и повернулась к отцу, чтобы сказать последнее прости.
— Папочка… — начала я и запнулась, слова не шли с языка. Мне так хотелось облегчить его страдания, что я закрыла глаза, медленно выдохнула, борясь с неуверенностью, и начала заново: — Я должна бы сказать тебе, все нормально… тебе не стоит держаться за жизнь ради меня, но я не могу.
Дыхание отца замедлилось. Он слушал меня.
— Я не хочу быть единственной, кто позволяет тебе уйти, папочка. Я хочу, чтобы ты поправился, но знаю, ты очень устал. Так что если хочешь уснуть… спи. — Отец попытался улыбнуться, уголки рта дрогнули.
Мои губы растянулись в улыбке, а лицо исказила гримаса.
— Мне так не хватает тебя, папа! Как я буду жить без тебя? — Я втянула воздух, отец сделал то же, но на этот раз как-то иначе. У него не осталось сил для борьбы.
Я снова обернулась к маме, она смотрела на меня тяжелым взглядом, с глазами, полными слез. Отец сделал еще один глубокий вдох и медленно выпустил воздух. Вместе с ним из тела выскользнула жизнь. Звук напоминал свист спускающей шины — медленно, ровно и неуклонно сходящий на нет. Тело обмякло, и взор безучастно уставился в пространство.
Медсестра отключила кардиомонитор, а я все смотрела на спокойное лицо отца. Он умер. Осознание этого окатило меня волной. Внутри все сжалось, руки-ноги стали чужими, будто и не мои вовсе. Я кивнула и улыбнулась, а по щекам текли слезы. Он поверил моим словам и уснул… навсегда.
Томас прикоснулся к моему плечу и подошел к изголовью кровати. Он протянул руку и прикрыл ладонью глаза отца, произнося какие-то красивые слова на иврите. Я склонилась и приникла к отцовской груди. Впервые в жизни он не ответил на мое прикосновение.