Легенда Татр
Шрифт:
– Ишь ты!
– Надо будет остерегаться. Хорошие должны быть у Андриша овцы, они из какой-то усадьбы из-под Градка на лето ему даны. Больше пятисот.
– Ишь ты! Будет чем поживиться!
Так разговаривали баца и его товарищ, Франек Мардула, отличный пастух, за которого, однако, приходилось доить, так как он не умел и не хотел этого делать. Приходилось за него и пасти, потому что он постоянно уходил куда-то с полонины. Был он великий мастер воровать (особенно овец и быков с соседних пастбищ), разбойник, танцор, пьяница, стрелок, красавец, вояка и сердцеед.
Все Мардулы таковы: что есть у другого –
Некоторое время дорога шла лесом в гору, потом Собек свернул с нее вправо, по тропкам.
Там овцы вытянулись в бесконечную ленту, так как идти было тесно, и пастухи еле протискивались сбоку, под соснами, а то даже шли посреди стада, между овцами и собаками. Чаща была непроходимая, деревьев здесь никогда но рубили, и они стояли сплошною стеной. Тысяча двести овец вытянулись, перемешавшись с козами, в ленту, то белую, то черную; за ними гуськом шли, раздвигая большими рогами густую листву, коровы и волы. Все это, начиная от первой овцы и кончая последним волом, бренчало и звенело медными колокольчиками на все огромное пространство лесной чащи. быстрее и быстрее в гору, среди старого, однако становившегося все ниже леса, в котором перестали уже попадаться какие-нибудь иные деревья, кроме елей, вдоль ручья, вытекавшего из Черного озера, они приближались к лощине за Крулёвой горой, названной так по имени Мацека Круля, который первый начал на ней пасти. Наконец добрались до кустарника и после нескольких часов лесного сумрака увидели солнце и вершины гор. Резкий горный ветер ударил им в лицо.
Тогда в сердце Собека Топора из Грубого взыграла такая радость, что он зазвенел над головой кольцами чупаги и запел:
Эх, идут овечки,
Идут вдоль реки,–
а десятки мужских, женских и мальчишеских голосов подхватили:
Так и заливаются
Медные звонки!
И, как всегда, повторили все сначала.
Франек Мардула перескочил через топор, схватившись правой рукой за лезвие, а левой за топорище, и заорал так, что в горах загудело:
Нет, я не баца,
Нет, я не пастух –
У меня подружка
Всех овец пасет!..
Гэээй!..
– Ишь, ишь Мардулу как разбирает! – зашептали со смехом пастушки.
А Мардула принялся скакать через топор взад и вперед, потом выпустил его, перекувырнулся, уперев одну руку в землю, и, подскочив, пять раз скрестил в воздухе ноги, а потом пошел дальше.
– Ишь, ишь Мардула как летает! – смеялись девушки.
Тогда Мардула разбежался и перепрыгнул через несколько молодых сосенок, которые были выше его самого. Так в ноябре гоняется горный козел за козой.
Собек достал из-за пояса пистолет и выстрелил. В ответ загремели другие ружья и пистолеты, снова задудели в дудки, заиграли на кобзах. Каждый, выходя из лесу, принимался трубить, так что музыка с каждым мигом становилась громче.
Вступали в страну блаженства.
Вдруг раздались крики: «Эй, эй, гоните его!»
Огромный черный медведь выглядывал из пещеры под Крулёвой горой. Может быть, он спал на солнце и его разбудили выстрелы и крики, а может быть, он был очень смел и любопытен. Он стоял
Он наклонил голову, словно хотел получше прислушаться настороженным ухом и получше вглядеться маленькими глазками.
– Ишь какой важный! – крикнул кто-то из пастухов.
Другой, желая согнать медведя, закричал, как кричат на овец.
– Не был бы ты таким дураком, кабы Саблик был с нами, – закричал третий.
Но уже шесть или семь злых собак со свирепым лаем бросились в гору по склону, поросшему травой. Медведь не стал ждать: он повернулся и исчез за выступом.
– Ишь баловник! Думал, так ему тут и дадут хозяйничать! – сказал Михна-погонщик.
– Войт горный! Староста озерный! – смеялись пастухи.
Медведь еще раз показался наверху, среди кустарников, и исчез.
– Ну, и проворный же! – кричал кто-то. – Скачет, словно олень. Удрал, окаянный!..
Собаки вернулись на зов; шествие двигалось вдоль Магуры по склону, поросшему травой, пока не дошло до тропинки, которая вела среди кустарников и огромных камней к пастбищам.
Овцы уже скрылись из виду. Собек, идя впереди, взмахами чупаги срубал выросшие с осени ветки. Наконец показались шалаш и загоны.
Долина, долина, в долине шалаш…
Что ж ты, подружка, ко мне не идешь?..–
пел Мардула, на ходу выколачивая дробь ногами и размахивая чупагой над головой.
Вступили в страну счастья.
Уже трава была высокая; куда ни глянь, все зелено, только на вершине гор – огромные пласты снега; в тени, в расщелинах, они толщиной достигали человеческого роста.
Светлые, легкие тучки проплывали над вершинами.
Усталые животные тотчас начали щипать траву невдалеке от шалаша и загонов. Они осматривались, словно вспоминая эти места, жадно раздували ноздри, вдыхая свежий горный воздух.
Горные ветры, особенно тот, который дул с начала ноября, натворили бед, сорвали камни с крыш, а глубокие снега, выпавшие в декабре перед рождеством и в конце января, до основания развалили два коровьих стойла. Нужно было все чинить, но здесь было множество мужчин, а из дому захвачены были все необходимые инструменты, – и пастухи живо со всем справились. В особенности великан-погонщик Бартек Галайда и Франек Мардула творили чудеса: Галайда взваливал на крыши такие камни, какие и втроем не сразу поднимешь, а Мардула так грохотал топором, что можно было подумать – работают пять кузниц. И при каждом ударе он покрикивал: «Раз! Раз!»
Принялись чинить ветхие загородки, ставить новые, строить навес для доения овец. Ожил луг.
В шалаше бацы запылал костер; смолистое дерево, которое то и дело в него подбрасывали, потрескивая, сыпало искры, – и милый, такой знакомый, едкий, густой дым наполнил внутренность шалаша. На длинной палке, подвешенной к поперечной жерди, висел котел, в котором варились клецки из овсяной муки. Молока еще не было. Под вечер, когда овец собрали в загонах, баца сходил в шалаш за горячими угольями и, насыпав в лукошко из коры угли, траву и сосновую смолу, возвратился со всем этим к овцам, снял шапку, перекрестился и трижды, молча, с великой важностью, кадя с востока на запад, обошел вокруг них.