Легенда Татр
Шрифт:
– Ну, так знай, пан: у нас что ни Топор, то топор!
– Что это значит?
– Я из Топоров родом, из Грубого. Если обидишь, брат мой с мужиками под землей тебя сыщут!
Сенявский рассмеялся. Если бы с ним были Сульницкий и Томек, велел бы он им похитить девушку, хотя бы только для того, чтобы убедиться, как мужики из Грубого станут ее искать и какая может быть война между Сенявским и Топорами. Но один он против косы ничего сделать не мог.
– Есть мне хочется, – сказал он, чтобы как-нибудь
– Ну, так ступайте к нам в избу. Тут ничего нет.
– Угостишь меня?
– Охотно.
– А не сердишься за то, что я говорил?
– Молоды вы – вот и глупы, – сказала Марина, как бы покончив с этим вопросом. – Идемте!
Но когда Сенявский направился к лесу за собаками, чтобы взять их с собой, Марина закричала:
– Э, да это не годится! С собаками! Их наши овчарки разорвут!
– Так как же быть? Я собак не могу бросить.
– Ничего. Оставайтесь с ними, – я вам сюда принесу. И собакам тоже. Разложите тем временем костер.
И она с косой на плече пошла через лес.
Но Сенявский костра разводить не стал, отпустил только подпругу у лошади и снял удила, чтобы она могла пастись; потом лег на траву и стал думать о молодом, гибком, крепком теле Марины.
Через полчаса или немного больше она верхом на лошади выехала галопом из лесу, с мешком и корзинкой в одной руке, с топором – в другой. Выскочив из лесу, мчалась она через поляну, гоня во весь дух небольшую, но крепкую гнедую лошадку.
– А где же костер? Что вы тут делали? – кричала она уже издали. – Где же костер? Вот здесь бобы, фасоль, сало, пирог, вот для собак – в горшке. Спали, видно? Не больно вы проворны!
Сенявский, смеясь, поднялся с травы, а Марина принялась таскать для костра хворост. С помощью ее топора и дорожного топорика Сенявского мигом запылал огромный костер. Сенявский достал из тороки вино и водку, нарезал сало, поджарил его на вертеле, выпил. Тем временем варились бобы и фасоль.
Это был прекрасный пир в клубах дыма, среди искр от потрескивающих можжевеловых веток.
Когда он подкрепился, Марина от нечего делать принялась рубить молоденькие смолистые сосенки и елочки и бросать их в огонь; Сенявский присоединился к этой забаве. Они сложили костер в рост человека, и казалось, что пламя и дым поднимаются до самого неба. Встревоженные собаки завыли, как на пожаре…
Так они познакомились, Сенявский и Марина.
Было это два года назад, в самом начале июня.
И никто об этом не знал, – только Терезя, поверенная Марининых тайн.
Сидя за хатой в эту июньскую ночь, долго шептались девушки о пане, который в этом году не показывался с самой зимы, хотя, бывало, наезжал в их края, лишь только стает снег.
– Кто знает? Может, женился? – говорила Терезя.
– Я тогда убила бы и его и ее! – отозвалась
А в избе, пользуясь тем, что хозяйка, старая Марта, заснула, к тому же была глуховата, старик Топор, которому не спалось по ночам, разговаривал в темноте с Кшисем, тоже лежавшим в постели.
– Спит?
– Спит.
– Чутка окаянная баба, как пес, даром что глуховата, – шептал Топор. – А твоя Бырка хорошо слышит?
Кшись был женат на Бырке из Гладкой.
– Слышит. Иной раз приду домой выпивши, – так тут хоть как кот крадись – узнает!
– Ишь ты! Ишь ты! – дивился старый Топор. – И что же?
– Лается. А иной раз с кровати на середину избы выпихнет.
– Ишь ты! Ишь ты! Выпихнет, говоришь?
– Нога у нее, понимаете, потолще бараньего зада! Бырка! Одно слово – Бырка![10]
– Да… Такая отделает! Хорошо, что моя, слава тебе господи, худая. Силы у нее такой нету.
– А Бырка еще ничего. Так и носится по избе! Приеду я зимой из лесу и, как бы ни замерз, залезу ей под ноги – мигом отогреюсь.
– Эх, брат! Вот это, я тебе скажу, благодать! – сказал Топор тоном знатока и не без зависти.
– Тепло, как медведю в берлоге.
– То-то и есть! Да! Кабы моя такая была! А то ведь щепка!
– А вы сейчас только хвалили: дескать, худая!
– Да ведь человеку угодить трудно. То ему того подай, то этого. Потому-то и говорится: левому глазу не верь, пока правый не приглядится!
– Это вы, Ян, хорошо сказали! Вы – голова! – сказал Кшись убежденно и почтительно.
– И тепло тебе там?
– Тепло.
– Под ногами… Хм…
Задумался.
– Шимек! – позвал он через минуту.
– Что?
– А я так полагаю… да, брат, так полагаю, что как-никак, а толстая баба всегда лучше.
– Вы – голова! – сказал Кшись, но уже сквозь сон.
После тепла наступили холода, а потом снова теплые дни – совсем как в июле. Но вот однажды после полудня над горными вершинами показались темные тучки, бежавшие с севера; они остановились над горами, разбухли, – и с гор в долину донесся глухой, однообразный гул. Шел горный ветер.
Он покрепчал за вершинами и ринулся в долину, горячий, неудержимый, порывистый; он нес громаду туч и частый секущий дождь. Ударил он с такой силой, что пригнул лес, потом затих и снова налетел. И так с перерывами, уже сухой, без дождя, вырывая с корнем ясени и липы перед избами, снося дранки с крыш, ломая лес, дул он всю ночь и на другой день до самого полудня, клубы туч из-за гор перекинул в долины и туманом застлал Татры. А когда, после двухдневного весеннего ливня, заискрилось на небе солнце, хозяева у подножий Свиницы и Гевонта поняли, что пора выгонять стада к Озерам, потому что снега уже стаяли и Магурская Громада весело зазеленела.