Легендарный
Шрифт:
– Раз-два! Раз-два!
Муштра не кончалась.
Стихая ближе к вечеру, она возобновлялась с новой силой утром.
– Раз-два! Раз-два! Не вижу ваших радостных лиц!
Ни мне, ни кому бы то ни было так и не довелось узнать его имя.
– Зовите меня инструктор.
Короткое имя, звенело машинным голосом в его горле, отдаваясь от металлических стен наспех построенных бараков и наводя ужас на парней и девчонок, так близко похожих друг на друга.
Отец – Эдвард Гувер, высокий мужчина средних лет. Я видел его фотографию только однажды, в кабинете мамаши – так мы называли единственную женщину в нашем окружении,
В тот день инструктор вызвал меня к себе поздно ночью. Сразу после отбоя, когда ветер за стенами бараков выл, словно изголодавшийся зверь и на улице можно было схлопотать десяток порезов от поднятой металлической шелухи, взвинченной в смертоносный вихрь местным ветром, я все же не мог сказать "нет" и, прикрывшись плащом, направился вперед, согнувшись и двигаясь все дальше от моего нового дома.
В конце концов я чуть было не заблудился. Видимость упала почти до нуля и каждый шаг был шагом в неизвестность.
– Ты опоздал, – коротко произнес инструктор, когда я смог переступить порог его дома.
Здесь было тепло – не в сравнение с тем местом, где пришлось ночевать нам всем. Горела лампа, в углу стояла небольшая, но аккуратно заправленная кровать. Несмотря на поздний час она так и не было раскрыта, а сам инструктор не желал ложиться спать, оценивающе поглядывая в мою сторону.
– Ты опоздал, – повторил он, вырывая из моих рук плащ и стряхивая на пол жмени песка, осевшего в складках одежды, после чего вернулся обратно за стол.
– Я шел так быстро как мог.
Он согнул руку и посмотрел на наручные часы, потом взглянул на страницу журнала после чего заявил.
– Время 01:28, вызов был сделан 01:10, от бараков до меня не больше шести минут хода "вразвалку".
– На улице ураган, – попытался оправдаться.
– А мне какое дело?
Его взгляд стал враждебным и в воздухе тут же возник металлический блеск, больно ударивший мне по лицу.
Я так и не понял, как он успел это сделать. Не смог увернуться, не смог отбежать, чтобы не получить этот удар, но в миг, когда по щеке потекла кровь и слезы вопреки моему желанию упали из глаз, я осознал какую ошибку допустил, когда попытался открыть свой рот.
Все случилось очень быстро. Он вскочил со своего места, следом бросился ко мне и только вовремя поднятые руки, скрещенные в защитном блоке, смогли погасить часть тех мощных ударов, что обрушились на меня после хлесткого удара кнутом.
В конце концов, когда наказание подошло к концу и силы, мои и его, иссякли окончательно, я уже не мог стоять на ногах. Он схватил меня за шкирку, выволок за пределы помещения и вышвырнул на улицу, крича и матерясь, что в следующий раз я так легко не отделаюсь.
Ветер усиливался. Песок больно резал глаза и плащ, оставшийся там, с другой стороны
Я возвращался с чувством горького сожаления. Слез не было, я боялся плакать, боялся, что песок налипнет на мокром лице и станет еще только хуже. Шел обратной дорогой едва держась на нога, двигался очень медленно, ориентируясь исключительно на тусклый свет охранных фонарей, блекло мигавших в самом конце пути. Уже у входа в барак я чуть было не упал – так сильно ноги пострадали после ударов инструктора, что мышцы чуть ли не кричали от боли и содрогались от малейшей нагрузки.
– Что случилось? Как ты?
Она встретила меня тем самым приятным голосом, что каждый из нас помнит до самой смерти. Звонкий, но в то же время по-матерински тихий, затрагивавший какие-то внутренние струны души и заставлявший успокаиваться даже в самые тяжелые минуты жизни.
Я лег рядом с ней, на отдельную койку, стоявшую в углу и прикрытую небольшим тонким махровым одеялом. Девушка приподнялась, взглянула на меня и включила ручной фонарик, спрятанный ею во внутреннем кармане-секрете еще во время погрузки на транспортный корабль. Свет больно ударил в глаза – она чуть было не закричала. Потом выпрямила руку и дотронулась до набухшей щеки, начинавшей приобретать черно-синий оттенок. Глаз слегка заплыл, но смотреть было возможно. Я держался руками за живот и едва мог говорить, ведь каждый вздох или того хуже – кашель, чуть ли не вырывал нывшие ребра, размятые мощнейшими ударами инструктора всего несколько десятков минут назад.
– Он бил тебя?
– Да, – кивнул я, осматриваясь по сторонам и слыша, как начинают просыпаться остальные сибы.
– Почему?
– Я опоздал. Потратил слишком много времени.
Гул от ветра пробивался даже сквозь стены барака. Девушка обратила на это внимание и немного наклонила фонарик вниз, чтобы он не бил так ярко.
– Но на улице такая погода.
– Я знаю.
Внезапно ко мне подошел Антон. Мальчуган всегда был немного неуклюж, как бегемот, грузно выползавший из пруда на сушу, двигался рывками и чаще напоминал робота, чьи шарнирные соединения давно требовали смазки, но в этот раз он как-то ловко перепрыгнул через стоявшие койки со спящими сибами и сразу оказался возле меня.
– Дай сюда.
Он выхватил фонарик из Светы, направил его яркое пламя мне прямо в лицо и чуть было не рассмеялся, видя что сейчас представляет собой некогда приятное личико молодого парнишки.
– Похож на отбивную в нашей столовой.
– Разве так можно, Антон. У него кровь.
– Ну и что? Подумаешь. У нас у всех была кровь.
– Но он бил его ни за что!
–Тихо ты!
Я выпрямил руку и взял фонарик себе.
– Хватит, – сказал я, выключая гася яркий луч. – Нужно спать. Завтра он вернется и все начнется по новой.
Наступило молчание. Кто-то из противоположного угла проснулся от нашего разговора и мерзко выругался, потребовав "заткнуться и спать". В этом голосе я узнал Виктора. Узнали его и остальные, послушно разойдясь к своим кроватям и тут же спрятавшись под одеяло.
– Тебе больно, правда? – спросила она украдкой, говоря почти шепотом.
– Мне больно, Света. Очень больно.
– Бедненький. – он протянула руку и погладила "шишак" на щеке, касаясь своими тоненькими пальчиками, приятное тепло которых тут же отозвалось непроизвольным сокращением мышц по всему телу.