Легенды авиаторов. Игровые сказки.
Шрифт:
— И много зарабатывали? — безжалостно спросил Вася.
— Не очень. А потом вообще все потеряли. В Тифлисе во время урагана самолет был разрушен. Чтобы оплатить издержки, Зверевой и Слюсаренко пришлось отдать организаторам выступления свою последнюю ценность — уцелевший мотор.
— И как они выкрутились? — спросил Вольф.
— Все бросили и переехали в Ригу. Там построили Русско-Балтийский вагоностроительный завод (позднее он назывался «Мотор»). Именно там Зверева и Слюсаренко получили разрешение не только испытывать самолеты, но и строить их. Уже в октябре 1913
— И что, много девушек из народа у нее училось? — поинтересовался Вася.
— Нет, опять аристократки, — ответила Брунгильда. — Долгорукая, Шаховская... Но это же было закономерно по тем временам! — вскинулась она.
— Ладно, ладно, — остановил Вольф. — Мы все поняли.
— Лидия Зверева, — сказала Брунгильда с мрачной гордостью, — первой из женщин совершила воздушную фигуру, которая навсегда вошла в историю авиации, — «мертвую петлю». Каково?
— В Риге? — уточнил Вольф.
— Да, прямо на территории завода «Мотор»... Но потом, после начала войны, пришлось из Риги уехать в Петербург. «Мотор» эвакуировали. У Зверевой и Слюсаренко были уже не просто авиамастерские, а целый завод, на котором работали триста человек. В общем, все могло бы быть очень здорово... Лидия думала поехать на фронт.
— Что же помешало? — спросил Вася. — Муж?
— Тиф! — ответила Брунгильда. — Зверева умерла в двадцать пять лет — 15 мая 1916 года. На этом история первой русской авиатрисы закончилась.
— Печально, — сказал Вольф.
Брунгильда тотчас оживилась:
— Но ведь были и другие, а во время Второй мировой...
— Брунгильда, остановитесь, — попросил Вася. — Вы сейчас задохнетесь.
— Хорошо. — Она перевела дыхание. — Вы правы. Но я так взволнована! Я начну летать!
— Вы раньше-то летали? — спросил Вася.
— Я? — Брунгильда задумалась. Казалось, она сама толком не знает ответа на этот вопрос. — Я, в общем, еще не... Но я быстро учусь!
— На каких самолетах предполагаете... гм... покорять небо? — продолжал вопрошать Вася.
— Ну, на разных. На каких получится.
— Предпочитаете, конечно, немецкие? — вкрадчиво вмешался Вольф.
— Я предпочитаю... всякие, — сказала Брунгильда. — Мне нравятся истребители. Они такие быстрые! И бомбардировщики. Они такие смертоносные! Вот я читала про японские «Рейзены» и потом две ночи не спала. — Она подумала еще немного и прибавила: — Но и «этажерки» меня очень увлекают. Как представишь себе первые самолеты, первых авиаторов!.. Сейчас нам кажется, что перелет из Петербурга в Москву — это ерунда, полчаса в воздухе, а тогда!.. Это ведь был подвиг, событие.
—
— И она. И баронесса Ларош — первая французская женщина-авиатор. И, конечно, Амелия Экхарт. И Раскова. И...
Она оборвала саму себя и засмеялась:
— Herr... извините, tovaristch младший лейтенант совершенно прав — я действительно вот-вот задохнусь, — призналась Брунгильда. — Но я действительно взволнована. И, пожалуй, здорово проголодалась!
— Мы вас проводим в столовую, — сказал Вольф.
— Или, может быть, в офицерский клуб? — предложил Вася.
— Дама ясно дала понять, что проголодалась! — строго произнес Вольф.
— Возможно, дама предпочитает коньяк? — возразил Вася.
Брунгильда Шнапс быстрым движением извлекла откуда-то из потайного кармана микроскопическую фляжку.
— Дама предпочитает шнапс! — объявила она. — В конце концов, я же родом из Пруссии.
23. «Штука»
— Знаешь, Хопкинс, — произнес Вася вполголоса, когда они вдвоем с сержантом покидали гостеприимные своды столовой, — этот капитан Хирата меня как-то напрягает.
— Э... — отозвался Хопкинс, мысли которого были заняты совершенно иным. — Что?
— Никогда не могу понять, о чем он думает.
— Это потому, что он японец. Он загадочный, — высказал предположение Хопкинс.
— А меня это смущает.
— Вася, ты не служба безопасности, — попытался утешить его Хопкинс. — Ты не обязан знать, о чем думает каждый встреченный тобой индивидуум.
— Тсс! — Вася схватил его за локоть. — Вот, смотри. Идет и улыбается. А может, у него какие-то замыслы? Коварные?
— Относительно чего? Не будь смешным!
Штаб-сержант быстро подошел к капитану Хирате, отсалютовал и поздоровался.
— Прошу прощения, — заговорил Хопкинс. — У нас с другом возник вопрос, который я хочу вам задать во избежание дальнейших недоразумений. Хирата чуть наклонил голову, показывая, что внимательно слушает.
— Это... Непростой вопрос, — продолжал Хопкинс.
— Можете говорить совершенно свободно, — заверил Хирата.
— Когда улыбается Вася, это означает, что он думает о борще, — после короткой паузы начал Хопкинс. — Улыбка на моем лице может означать простое, ни к чему не обязывающее дружелюбие или мысли о джазе. Когда улыбается Ларош, это означает, что перед его мысленным взором стоит красивая девушка. Но о чем думаете вы?
— Это очень личный вопрос, — серьезно произнес капитан Хирата, — но я на него отвечу, потому что нам необходимо развивать дух единства. — Он посмотрел прямо на Хопкинса. — Я размышлял о прицельном бомбометании.