Легенды о Христе (с илл.)

Лагерлеф Сельма Оттилия Ловиса

Иудейка, которая уже раз хотела ей услужить, снова протискалась к Фаустине.

– И этот человек принадлежал к ученикам пророка, – сказала она. – Хочешь ли, чтобы я спросила его об учителе?

Фаустина утвердительно кивнула, и женщина наклонилась над лежащим.

– Что сделали вы, галилеяне, с вашим учителем? Я вижу вас сегодня рассеянными по всем дорогам и тропинкам, а его не вижу нигде.

Когда женщина произнесла эти слова, лежавший привстал на колени.

– Какой злой дух внушил тебе спрашивать меня о нем? – спросил он голосом, полным отчаяния. – Ты видишь, что я бросился на землю, чтобы меня растоптали.

Разве мало тебе этого? Зачем же ты приходишь еще спрашивать меня, что сделал я с ним?

– Не понимаю, в чем упрекаешь ты меня, – ответила женщина. – Я хотела ведь только узнать, где твой учитель?

Когда она повторила этот вопрос, галилеянин вскочил и заткнул уши пальцами.

– Горе тебе, что ты не даешь мне спокойно умереть! – крикнул он.

Он кинулся сквозь толпу, теснившуюся перед воротами, и побежал, рыдая от отчаяния и размахивая отрепьями своей одежды, как черными крыльями.

– Мне кажется, – сказала Фаустина, увидев, что человек бежит, – что мы пришли к безумному народу.

Вид учеников пророка привел ее в отчаяние.

– Разве сможет человек, за которым следуют такие безумцы, сделать что-нибудь для императора?

Еврейка имела очень опечаленный вид и серьезно сказала Фаустине:

– Госпожа, не медли отыскать того, кого ты хочешь видеть. Я боюсь, не случилось ли с ним чего-нибудь дурного, потому что все ученики его словно лишились разума и не выносят вопросов о нем.

Фаустина и ее свита миновали наконец ворота города и вступили в узкие темные улицы, кишевшие людьми. Казалось, что проехать через город почти невозможно. Верховые должны были на каждом шагу останавливаться. Напрасно рабы и солдаты пытались очистить дорогу. Люди не переставали нестись вперед густым, непрерывным потоком.

– Да, широкие улицы Рима – тихие парки в сравнении с этими уличками, – сказала Фаустина.

Сульпиций скоро убедился, что дальше их ожидают почти непреодолимые препятствия.

– В этих кишащих людьми улицах, пожалуй, легче идти пешком, чем ехать, – сказал он. – Если ты не слишком устала, я бы советовал тебе дойти пешком до дворца наместника. Правда, это далеко отсюда, но на лошади ты едва ли доберешься туда раньше полуночи.

Фаустина тотчас же согласилась на это предложение. Она сошла с коня и отдала его на попечение раба. Затем они продолжали пешком путь по городу.

Это было гораздо лучше. Они довольно скоро пробрались в центр города, и Сульпиций указал ей на тянувшуюся прямо перед ними узкую улицу, в которую они сейчас должны были вступить.

– Видишь, Фаустина, – сказал он, – когда мы будем на этой улице, мы уже недалеко от нашей цели. Эта улица ведет прямо к дворцу наместника.

Но тут они встретили неожиданное препятствие, надолго задержавшее их в пути.

Едва Фаустина и ее свита достигли улицы, шедшей от дворца наместника к Вратам Справедливости и на Голгофу, дорогу им преградило шествие с преступником, осужденным на распятие.

Впереди бесновались кучки молодых людей, спешивших насладиться зрелищем казни. Неудержимо неслись они по улице, потрясая руками, наполняя воздух диким ревом, в восторге, что им удастся посмотреть на зрелище, которое не каждый день приходится видеть.

За ними шли толпы людей в длинных одеждах, которые, по-видимому, принадлежали к самым знатным лицам в городе. Позади них брели женщины, и среди них – многие с заплаканными глазами.

Сзади

шли нищие и калеки, издававшие дикие оглушительные вопли.

– О Боже, – кричали они, – спаси его, пошли Твоего ангела и спаси его! Пошли ему помощника в эту тяжелую для него минуту!

Наконец показалось несколько римских солдат на крупных лошадях. Они следили за тем, чтобы никто не осмелился приблизиться к осужденному и пытаться освободить его.

Вслед за солдатами шли палачи, которые должны были вести человека, осужденного на распятие. Они взвалили ему на плечи большой тяжелый деревянный крест, но несчастный был слишком слаб для этой ноши и, изнемогая под тяжестью ее, почти всем телом припал к земле. Голову он склонил так низко, что никто не мог видеть его лица.

Фаустина стояла на углу маленького переулка, выходившего на эту улицу, и смотрела на страдальческий путь приговоренного к смерти. С удивлением заметила она, что на нем был пурпурный плащ, а на голову был надет терновый венок.

– Кто этот человек? – спросила она.

Кто-то из стоявших тут сказал:

– Это один из стремящихся стать царем.

– Тогда он должен претерпеть смерть из-за цели, к которой не стоит стремиться! – грустно сказала Фаустина.

Осужденный изнемогал под тяжестью креста. Все медленнее и медленнее подвигался он вперед. Палачи обвили тело его веревкой и начали тянуть за нее, чтобы заставить его идти скорее. Но когда они дернули веревку, осужденный упал и остался лежать, придавленный сверху крестом.

Произошло сильное смятение. Римские всадники с большим трудом сдерживали народ. Они мечами загородили дорогу нескольким женщинам, спешившим помочь упавшему. Палачи пытались ударами и пинками заставить его подняться, но из-за тяжести навалившегося сверху креста он не мог этого сделать. Наконец палачи сами сняли с него крест.

Тогда он поднял голову, и старая Фаустина могла разглядеть его лицо: на щеках его горели пятна от ударов, а со лба его, израненного терниями венца, струились капли крови. Волосы сбились в беспорядочные пряди, слипшиеся от пота и крови. Рот был крепко сомкнут, но губы дрожали, как бы стараясь подавить готовый вырваться крик. Глаза, полные слез, остановились и почти потухли от изнеможения и страданий. Но за лицом этого полумертвого человека старухе представилось, как бы в видении, прекрасное бледное лицо с дивными благородными чертами, освещенное величаво-проникновенным взором царственных очей, – и все существо Фаустины внезапно охватила глубокая скорбь и сострадание к мукам и унижениям этого чуждого ей человека.

– О, что сделали с тобой, несчастный!.. – воскликнула она и рванулась к нему навстречу, между тем как глаза ее наполнились слезами; она забыла о своих собственных тревогах и печалях при виде страданий этого измученного человека. Ей казалось, что сердце ее разорвется от сострадания; подобно другим женщинам, она готова была броситься, чтобы вырвать его из рук злодеев.

Осужденный видел, что она идет к нему, и пополз навстречу. Казалось, он думал найти защиту у нее от всех, кто преследовал и истязал его. Он обнял ее колени. Он прижался к ней, как дитя, ищущее спасения у своей матери.