Легенды Освоенного Космоса. Мир-Кольцо
Шрифт:
— Какая ерунда…
— Заткнись. Когда мне понадобится психоаналитик или психиатр, ты узнаешь об этом первым, обещаю. А сейчас напряги свое бурное воображение и представь, что проблема вызвана все же механическим повреждением. Надеюсь, это не труднее, чем увидеть проплывающую за иллюминатором жареную рыбу?
— Но я же все прове…
— Я сказал — заткнись! Ты не господь бог, мистер Почемучка, и не мог проверить абсолютно все. Наверняка ты что-то упустил, а я не могу обойти самого себя кругом, чтобы самолично провести
— Да, сэр.
— Поспи несколько часов и принимайся за дело.
— Слушаюсь, сэр!
Я повалился на койку, закрыл глаза и постарался перестать злиться.
За пять лет, что мы летали с Эриком Донованом, то была наша первая серьезная размолвка. Думаете, я с легкостью смог назвать своего напарника сумасшедшим? Ничуть! Но я не сомневался в собственной правоте.
Блоки химического контроля предохраняли Эрика от безумия вроде шизофрении, и создатели первого в мире очеловеченного корабля предполагали, что поэтому их детище всегда будет нормальным. Но какой контроль предохранит человеческий мозг от рождающихся в нем образов?
Пять лет назад после аварии от пилота Эрика Донована не осталось ничего, кроме неповрежденной центральной нервной системы и гипофиза.
«Мы отрегулируем состав его крови, — говорили создатели корабля, — и он всегда будет спокоен, хладнокровен и сдержан. Никакой паники, никаких колебаний или сомнений!»
В первый же год наших совместных полетов я понял, насколько эти придурки ошиблись. Эрику не нужны были адреналиновые железы, чтобы бояться смерти: его эмоциональные реакции установились задолго до того дня, как он попытался посадить свой корабль, не имея радара. И он вовсе не нуждался в дополнительных «протезах», чтобы сохранить чувство юмора и быть отличным напарником в длинных рейсах. Пять лет мы жили душа в душу, а вот теперь в его душе что-то разладилось, но он упорно не хочет в это верить.
Мой приятель будет ждать, когда я починю несуществующую неисправность, и… И он ухватится за любой предлог, чтобы поверить, будто я действительно это сделал.
Похоже, Эрик уснул. В его крови не накапливались токсины усталости, но в кору головного мозга был вживлен специальный датчик, иначе он свихнулся бы от постоянного бодрствования. Когда мой напарник дрых, его не разбудил бы даже атомный взрыв, и все-таки я старался по возможности не шуметь, пока разыскивал в подсобке герметичные ведра и наполнял их водой. Я поставил ведра в холодильник, снова повалился на койку, заснул и проснулся только через пять часов.
Утро было чернее легких курильщика. Что Венере по-настоящему нужно, философствовал я, выволакивая из холодильника ведра, так это потерять девяносто девять процентов воздуха. Это снизит парниковый эффект и сделает температуру пригодной для жизни. Если бы удалось понизить тяготение Венеры почти до нуля, все произошло бы само собой… Что ж, Планете Любви придется ждать, когда мы откроем антигравитацию!
— С добрым утром, — прервал мои размышления Эрик. Что это ты затеял? Решил сделать зарядку с ведрами
— Есть кое-какая идея, — многозначительно обронил я. — Объясню все потом, если она сработает.
Под заинтересованное молчание напарника я натянул скафандр, вновь ощутив себя сподвижником короля Артура, и, кряхтя, поднял тяжеленные ведра.
— И все-таки, зачем тебе ведра? — не выдержал Эрик.
— Чтобы охладиться, когда станет слишком жарко. Выпускай меня.
— Стоило бы подержать тебя здесь, пока не расколешься.
Но все же шлюзовая, а потом и наружная дверь отворились, и я вышел на крыло. На этот раз я не тратил время на то, чтобы пялиться по сторонам. Открыв панель номер два по правой стороне, я отвинтил крышку термостойкого ведра и выплеснул кипящую мешанину льда и испаряющейся воды в путаницу проводков и соединений.
— Что ты там делаешь, черт возьми? — взвинченно поинтересовался Эрик, и я чуть не выронил ведро — так резко прозвучал его голос внутри моего шлема.
— Ты что-то почувствовал? — ответил я вопросом на вопрос.
— Нет, но, видишь ли, мне слегка любопытно…
— Этой ночью мне пришла в голову одна неплохая мысль. Каждая часть корабля прошла испытание на давление и на жару в особом боксе, но весь корабль, как целое, таких испытаний не прошел. Он слишком велик для этого, верно?
Я открыл панель номер три на левом крыле и выплеснул туда остатки воды и льда.
— Так вот, я считаю, что твои цепи перекрыты жаром или давлением, или тем и другим вместе. Давления мне не устранить, зато я могу остудить льдом реле — чем сейчас и занимаюсь. Дай знать, к которой турбине раньше вернется чувствительность, тогда мы узнаем, какая контрольная панель нам нужна.
— Крис! Тебе не кажется, что столь острый эксперимент ты должен был согласовать со мной? Знаешь, что холодная вода может сделать с раскаленным металлом?
— Он может лопнуть. Тогда ты утратишь управление турбинами, которого и без того нет.
— Хм. Очко в твою пользу. Но я до сих пор ничего не чувствую.
Через полчаса я вернулся к шлюзу, обессиленно волоча пустые ведра и размышляя, нагреются ли они настолько, чтобы расплавиться… И что нам делать теперь, когда мой план не сработал.
И вдруг Эрик взволнованно окликнул:
— Я чувствую правую турбину!
— Чувствуешь?! Ты можешь ей управлять?!
— Нет, не настолько. Температуры пока не ощущаю, но… О, вот она пошла. Получилось, Крис! Действительно получилось! Я же тебе говорил, что все дело в механике, а не в…
Внезапно он замолчал.
— Эрик, в чем дело?
— Ощущение исчезло.
— Как?!
Прошло — и все. Опять не чувствую ни температуры, ни контроля подачи топлива. Наверное, холод слишком быстро пропадает!
Уф! Ладно, без паники. Сейчас я повторю процедуру, а потом поднимемся как можно выше, я опять отправлюсь на крыло с ведрами льда и…
— Ты это серьезно?!
А у тебя есть другие предложения?
Как ни странно, подъем шел гладко до высоты шестнадцати миль. Потом Эрик заявил: