Легион Безголовый
Шрифт:
В ответ на предложение прапорщика Баобабовой в то место, откуда она только что высовывалась, вонзаются штук десять стрел.
— С оптикой уроды работают, — сообщает Машка, устраиваясь поудобнее. — Тебе кто оружие доверил?
— Дядя Саша одолжил.
— А-а… Только ты на меня дуло не наводи. Ружье твое без предупреждения может бабахнуть.
Рядом лежащие опера и милиционеры весело ржут, не обращая внимания на артобстрел. Короткими перебежками к нам присоединяется Угробов. Я давно заметил, что капитаны с большой выслугой лет тянутся к молодым лейтенантам и еще более молодым прапорщикам.
— Задолбили
Так мы и до победы все не доживем. Баобабова, может, в атаку сходим? Как мыслишь?
— Перестреляют, как мышат, — сообщает свое мнение Машка, выглядывая в щелку на улицу. — Мы как на ладони у них. Обещайте, что после победы вы вокруг отделения окопчики выроете. Отсюда и до соседнего района. А Охотники, кстати, сейчас сами пойдут. Ну-ка, пригнитесь.
Машка с силой вдавливает мою голову в баррикаду. За спиной слышится гулкий вой, и крыльцо отделения, выложенное мрамором на средства богатых непосаженных меценатов, превращается в рухлядь, не подлежащую восстановлению.
— Ишь ты, — усмехается капитан, — а урна как стояла, так и стоит.
Над площадью нависает злая тишина. Я с трудом отбиваюсь от Машки, которая не забывает про свои прямые обязанности — защищать мою шкуру во что бы то ни стало. Осматривая притихшие улицы, доказываю, что сейчас не мирное время и старые приказы контуженых генералов недействительны. На что Баобабова, с молчаливой подачи Угробова, говорит:
— Война, Лесик, кончится. И моя задача сохранить тебя и твои способности для лучшей, мирной жизни. Тем более что и мама твоя об этом просила.
Стрела-дура, обманным путем умудрившись протиснуться сквозь плотные завалы, коротко звякнув, врезается в плечо Баобабовой, как раз в то место, где у прапорщика наколка в виде амура в памперсах. Неприятно тренькнув, сгибается в дугу и отскакивает.
— Видишь, — говорит Машка, поднимая стрелу, — а тебя бы насквозь.
Спорить с напарницей, после подобной демонстрации физических данных, неразумно. Если нравится Машке меня от пуль и стрел дурных прикрывать — я не против. Тем более, если мама просила. Машка зевает, кутается поплотнее в бронежилет.
— Леш, я вздремну пару минут. Если гости появятся, толканешь?
Поспать Баобабовой не удается.
На площади, со стороны универсама, появляются ярко-цветные фигуры, неторопливо двигающиеся в нашу сторону. По рядам защитников баррикады пробегает выразительный мат. Завершает народное выражение эмоций капитан. Угробов вскидывает пистолет и голосом, не терпящим возражений, кричит:
— Огонь по моей команде! Патроны беречь! Зря под пули не высовываться!
Затем торопливо докуривает бычок, сплевывает, поворачивается ко мне:
— Что, лейтенант? Как тебе подозрительная информация? Не думал, что лицом к лицу с разработками своими встретишься? Это тебе не привидения.
— Прорвемся.
— А нам больше ничего не остается. Или здесь, за шкафами, все ляжем, или восстановим технологическую справедливость.
В первый момент кажется, что начался дождь. Но быстрый взгляд на ясное и чистое
Через площадь, не скрываясь, не таясь, идут Охотники. Около пятидесяти чужих существ, которым не сидится в своем мире. У каждого на пузе здоровенный автомат. И поливают из этих автоматов, дай бог. И вдоль и поперек. Только щепки от заботливо уложенных шкафов во все стороны летят. А про личные автомобили граждан даже говорить не приходится. Ни один цветмет не примет изрешеченный пулями металлолом.
— Одна пуля не страшно, — поясняет капитан, снимая с предохранителя пистолет. — Слабенькие у них пули. Вот если оптом, с десяток, получишь, тогда ползи к медичкам. Может, и выкарабкаешься. И не надейся, что у уродов этих компьютерных магазины кончатся. Знаешь, что самое неприятное, лейтенант? У них, у Охотников, патронов, как семечек. Полные карманы. Так что не зевай.
Я не зеваю. Я смотрю через спиленную мушку на врага. Тщательно целюсь, выбрав себе здоровенного мордоворота в цветастой униформе и в каске на полфизиономии.
Капитан Угробов, перекрестившись, хоть и не верил он в бога до этой минуты, встает на колено:
— Всем приготовиться! По моей команде! Прицельно! За родное восьмое отделение…
Кажется, мир затаил дыхание, ожидая, когда бывалый опер и начальник восьмого отделения скажет последние предстартовые слова.
— …Пли!
Баррикада взрывается стрекотом автоматов, щелчками пистолетов и родной, знакомой с детства речью. Каждый опер, нажимая курок, считает своим долгом виртуозно высказаться, помянуть, выразительно завернуть что-нибудь эдакое, что в обычной жизни и наедине-то с самим собой стыдно слушать. За такие слова в мирное-то время сразу погоны летят. Но сейчас здесь совсем другие обстоятельства. И никто не заткнет опера, который ради всех, ради человечества, стоит на баррикадах.
Фиксирую ствол винтовки в центре головы свое-то Охотника. Облизываю губы и жму на курок. Приклад мягко тычется в плечо. Строго в центре лба непрошеного гостя образовывается хорошо заметная дырища размером с рубль. Охотник, как подкошенная умелой рукой косаря трава, валится на колени. В сердце моем радость от удачно проведенного выстрела. Охотник, не желая умирать, сбрасывает одной рукой заплечный рюкзак, больше похожий на чемодан, и, продолжая стрелять по баррикаде, вытаскивает из рюкзака пластиковую бутылку с красной жидкостью. Заглатывает в секунду, неприятно дергая кадыком. А я с ужасом вижу, как стремительно зарастает дырень в его башке.
— А ты как думал? — Угробов стоит, широко расставив ноги, и палит из двух стволов попеременно. — Их одной пулей черта с два повалишь. Стреляй, не думая, пока не задымится. И желательно в одно место. Чтоб наверняка. Главное, не позволять сукиным детям в сумках своих ковыряться.
Хорошо говорить тем, у кого мушки на своих местах. Следующие пять патронов из винтовки образца первой мировой оставляют отметины на грудной клетке, на животе и на ноге Охотника. Тот, не переставая, лакает из пластиковой бутылки и запихивает в рот целые пачки бинтов. И продолжает переть на баррикады, не замечая смертельных ран.