Легион обреченных
Шрифт:
Фюрст и его помощники, кажется, успокоились. Таганова направили в один из лагерей для военнопленных, поместили в отдельную комнату дома, изолированного колючей проволокой. Кормили из общего котла, давали эмигрантские газеты, снабдили подшивками журналов, выходивших на забытом чагатайском языке. На их страницах печаталась всевозможная антисоветская стряпня под различными подписями — Бенди, Айдин, Эльбек, Чапур, Санджар... Судя по стилю и бедности мысли, все писалось как будто одним человеком. С серых, невыразительных обложек на Ашира смотрели свинцовые глаза фюрера, попадались фотографии Вели Каюма, Баймирзы Хаита и их приспешников. Таганов внимательно вглядывался в лица врагов.
Однажды за этим занятием его застал Фюрст, похвалил
— Мы, немцы, сами старательные, и любим старательных. Идеи подавляются идеями — такую гениальную мысль высказал рейхсфюрер Гиммлер.
Таганов усмехнулся про себя: ваш Гиммлер — заурядный плагиатор, изрек, чуть переиначив, слова великого Бальзака: «Идеи могут быть обезврежены идеями». Поэтому Ашир штудировал эмигрантскую литературу: чтобы бороться с врагом, надо знать, каким оружием он владеет.
— Я уезжаю в Берлин, — многозначительно подмигнул Фюрст, — но мы скоро встретимся. Может, кому привет передать?
Таганов знал, что Фюрст живет по соседству с Джемал, но не мог раскрывать свою осведомленность.
— Передайте мой привет, — пошутил Таганов, — самому рейхсфюреру СС Гиммлеру. На худой конец президенту Вели Каюм-хану, под началом которого я мечтаю служить. Надеюсь, он поможет мне отыскать сестру...
— А вы хитрец! — Фюрст игриво погрозил пухлым пальцем. — Упорхнуть хотите? Но сначала следует отработать. Не торопитесь, увидите еще своего президента...
Спустя несколько дней Таганова в сопровождении немецкого солдата, едущего в отпуск, направили в Смоленск. Дорога была неспокойной, поезд то и дело останавливался, часто попадались у дороги разбитые, не успевшие еще догореть вагоны, — работа партизан. Немец дремал. Аширу мучительно хотелось дать охраннику чем-нибудь по черепу и бежать из этого ада к своим, к партизанам.
С болью в сердце въезжал он в Смоленск, древний русский город — ворота к Москве. Так близок враг к сердцу нашей Родины. Эта тяжесть вдвойне горше, если хорошо знаешь историю. Свят Смоленск для каждого честного советского человека. Со Смоленщины родом Глинка, Нахимов, отсюда, кажется, и Пржевальский... Разве победишь народ, давший миру таких славных сыновей!
В разрушенном оккупантами городе по улице Крепостной размещался загадочный штаб. По коридорам его слонялись фальшивые русские мужички с кислыми физиономиями, пробегали «советские командиры» в новенькой, с иголочки, форме. На пропыленных машинах во двор въезжали немецкие офицеры и собирали всех их в многочисленных отделах штаба. Часовые у ворот с привычным равнодушием смотрели на сей маскарад.
Ашир еще не знал, что разгром немцев на Курской дуге уже сказался и на его судьбе, и на карьере Фюрста, которому в Берлине без обиняков заявили: «Рейху не надобны говоруны вроде ваших туркестанских деятелей: Пора на деле доказать свою преданность национал-социализму. Сейчас рейху нужны агенты и диверсанты, а не политики. Забрасывайте их побольше в тыл русских, сводите на нет временное продвижение противника».
И оберштурмбаннфюрер получил назначение в луккенвальдскую «лесную школу». Фюрст был рад до смерти: хорошо, не на Восточный фронт! Таганов, не подозревавший о таком решении Берлина, тоже получил приказ собираться. Его проводили на станцию, посадили в вагон.
Поезд все дальше уносил Таганова от Родины. Вокруг холодные глаза, лица, чужая речь, за окном незнакомые города, села. Вспомнил Герту, чистый взгляд ее лучистых глаз. Сколько в них нежности, теплоты... Почему в ее устах немецкая речь звучала для Ашира музыкой — звонкой и чистой, как хрусталь Алгыяба. Он любил ее слушать всегда: и когда она говорила милые глупости, и когда нараспев читала Гёте, Гейне... Какое это было счастливое время!
А тут, вдали от дома, Таганов с неимоверным усилием воли выслушивал пустую болтовню едущих с ним вражеских солдат, только и мечтавших о вкусной, сытной еде и настоящем кофе, чего им не хватало на фронте. Словно позабыли, сколько посылок с украинским салом и ветчиной отправили в Германию своим любимым фрау! Все бы сожрали, все бы разграбили, глаза завидущие, руки загребущие... В устах ненавистных ему людей
Поезд шел долго. Где-то в Германии, среди лесов и полей затерялся полусонный, незатронутый войной городок Луккенвальде. Тихий, уютный, он смыкался с ухоженным лесом, скорее похожим на бесконечный парк. По нему лениво вилась речка Нуте — мимо причудливой кирхи и заросшего осокой пруда, у которого резвились розовощекие мальчишки.
Сойдя с попутной машины, подбросившей его до развилки, откуда к «лесной школе» вела гравийная дорога, Ашир увидел идущих навстречу трех белокурых немок. Упитанные, с беззаботными лицами, они игриво стрельнули глазами в рослого чернявого красавца, а Таганову привиделся вчерашний поезд, болтовня гитлеровских вояк: вон кому скармливают наш хлеб и сало!
Ашир прошел еще с полкилометра и услышал злобный лай, громыханье цепей, затем заметил высокий глухой забор, опутанный колючей проволокой, часовых на вышках по периметру. Это был зондерлагерь — лагерь особого назначения, прозванный «лесной школой», где абвер готовил шпионов и диверсантов для заброски в Советский Союз.
Таганов невольно остановился и оглянулся. Колосилось на ветру хлебное поле, за ним в утренней дымке синел лес, над ним поднималось оранжевое солнце... Какая красотища! И рядом такой страшный лагерь. Как они уживаются?! Красота и грязь, жизнь и смерть... Почему природа не восстанет против человеческого двуличия? Как может она покрывать человеческое уродство! Человеческое ли?
Разведчик словно в нерешительности посмотрел налево, направо — кругом ни души: местные жители явно обходили этот лагерь стороной.
«Стрела — Центру... Раньше в лагере готовили офицеров для формировавшихся батальонов Туркестанского легиона. Сейчас обучаются разведчики-диверсанты для заброски в советский тыл. Лагерь подчинен ОКВ, комендант — капитан Брандт, службой безопасности ведает оберштурмбаннфюрер Фюрст. Руководящий состав — немцы, обслуживающий персонал — русские из числа бывших кулаков, эмигранты. Врач лагеря Чурилко, сын полтавского помещика, репрессированного Советской властью. В зондерлагере обучаются две азербайджанские группы, две казахские, по одной туркменская, киргизская, таджикская, узбекская, донских казаков. В каждой группе не более 10-12 человек. Ваш корреспондент [24] зачислен в группу «Джесмин» из двенадцати человек — для заброски на территорию Туркмении...»
24
Так называл себя Ашир Таганов.
Просыпался Ашир на рассвете, ждал, пока свирепый Шмульц, старшина лагеря, пробежит в конец казармы и сипло крикнет: «Подымайсь!» Этот отъявленный уголовник — до войны за растление своего малолетнего племянника отсидел в тюрьме — теперь командовал курсантами шпионской школы. Его опекал сам начальник зондерлагеря Брандт, который доводился ему односельчанином.
Таганов взглянул на часы — минут через десять, ровно в пять, проснется весь лагерный городок. Рядом зашевелился Игам Бегматов. Да-да, тот самый, который до войны работал инструктором ЦК Компартии Туркменистана, друг и однокашник Ашира. А встретились в этом треклятом лагере — словно в сказке или в бесконечно долгом кошмарном сне. И увиделись необычно — в бане, точнее в вошебойке, куда их загнали, прежде чем вернуть одежду. Они сидели нагишом и поначалу молчали, не веря своим глазам. Когда оделись, то Таганов, носивший знаки различия старшего сержанта, увидел на Бегматове форму рядового, а уходил он на фронт батальонным комиссаром. В зондерлагере все курсанты ходили в старом красноармейском обмундировании, обращались друг к другу по званию, присвоенному в Красной Армии, непременно прибавляя «товарищ». Боже упаси сказать «господин» — Брандт упечет в карцер, так ведь можно выдать себя в советском тылу.