Легионы просят огня
Шрифт:
Грудь у кормилицы посинела. Затем почернела, пошли пятна, началось заражение и горячка.
Кормилица умерла через несколько дней в страшных мучениях.
«Ты сжимала ее грудь и звонко смеялась, — сказал хунно, когда Бертхильде исполнилось семнадцать лет. — „Никогда не забуду твое лицо в этот миг“.
Кажется, он так и не научился видеть в ней свою дочь.
Он видел только маленькое чудовище, сжимающее грудь красивой молодой женщины.
— Такая сила не бывает человеческой, —
И маленькую Бертхильду отдали старухам, в священную рощу.
Теперь она воин. В отличие от других девушек, отданных в обучение к великим матерям, ее не учили гадать, ее учили сражаться. И убивать.
— Римляне думают, что мы их убиваем, — говорит вредная старуха. — О, нет. Мы их не просто убиваем. Мы приносим их в жертву.
Старуха щурится. Корявые пальцы с распухшими суставами берутся за жертвенный нож, сжимают рукоять. Старая Альбруна очень сильна, несмотря на внешнюю дряхлость. Иначе как бы она могла приносить жертвы?
Жертвы, думает Бертхильда. Она смотрит, как старуха перебирает круглые плашки с рунами, ссыпает их в кожаный мешок. Затем Альбруна снова начинает возиться с ножом — лезвие из черного стекла, обсидиана, отсвечивает в тусклом свете. Кажется, на ноже навсегда застыла кровь, а внутри переливающихся черных граней живут души мертвых.
Руны всегда дают ответ, но его нужно проверить гаданием по птицам. Другое надежное гадание — с помощью коней.
Ослепительно белые кони, живущие в священных рощах. Их запрягают в колесницу и объезжают на ней вокруг рощи. Фырканье коней и будет ответом. Его только нужно уметь растолковать…
Но можно гадать и на внутренностях пленных врагов. Это надежнее всего. Бертхильда пожимает плечами. Особенно, когда врагов так много, как римлян.
— Асы когда-то завоевали и сделали своим мир Ванов, — говорит старуха. — Теперь он называется Асгард или Верхний мир. Мы же живем в Миддгарде — Среднем мире.
Бертхильда терпеливо кивает. Это знают даже дети.
— Ваны проиграли в прошлый раз. — старуха не умолкает. — И Ваны хотят обратно свой ледяной мир. Они снова хотят дышать льдом и туманом. Они мечтают превратить наш мир в свой замерзший Вангард.
Бертхильда смотрит на старуху сверху вниз. Она высокого роста, крепкая, с длинными белыми косами.
Как у любого воина, ее лицо в шрамах. Их даже слишком много — для молодой женщины, которой бы давно пора замуж.
Но — нет. Она умрет девственницей. И умрет — в бою. Так предназначили боги.
Тиуториг, думает Бертхильда невольно.
Глядя на него, ей хочется плакать.
Про него говорят, что он сам отрубил себе руку. Теперь она служит ему, как собака. Бегает по ночам и приносит добычу.
А еще ночью
Поэтому никто из германцев не рискует связываться с Тиуторигом.
Однорукий воин, обладающим даром впадать в священное воинское безумие. И еще он — колдун.
Потому что от одного его взгляда у Берты тянет внизу живота и слабеют колени.
— …но, боюсь, — говорит старуха, — пытаясь отсрочить явление Ледяного Волка, мы незаметно для себя начали его подкармливать.
Волк уже вырос, Берта.
Он огромен, и злобен, и вонюч.
И он воет, Берта. Слышишь?
Берта кивает. Хотя и не слышит.
— Мне нужно идти, Великая мать.
Альбруна поднимает голову, смотрит на нее с хитрецой.
— Что, опять к своему Сияющему?
Берта чувствует приступ раздражения.
Тиу — это имя бога сияющего неба. А „ториг“ означает, что этот человек из дружины Тора, бога с молотом. Бог яркого неба из людей Тора.
— Мы воюем с римлянами, — говорит Бертхильда.
— О, я не забыла, девочка.
Сотни разноцветных круглых щитов. Правильный строй.
Похоже, в этот раз гемы решили дать нам серьезное сражение. Это то, чего мы добивались от них долгие два дня.
Очень вовремя. Когда от нас осталось полтора легиона, измученных долгим маршем, непогодой и постоянными стычками, и совсем нет конницы.
Тит Волтумий стоит рядом со мной.
— Кто это? — говорю я.
— Хатты. Отличная пехота. Из германцев, пожалуй, что и лучшая. Видите первый ряд, легат?
Я прищуриваюсь.
— Вижу. А что это у них у всех блестит? Цепи?
Центурион кивает.
— Железные цепи, верно. Знак позора, который превратился в знак доблести. Самые храбрые юноши хаттов надевают на себя железную цепь — знак пленника, раба — и носят ее, пока не убьют первого врага. Но самые отчаянные продолжают носить такую цепь до старости. Цепеносцы всегда стоят в первом ряду фаланги хаттов. Это лучшие и самые опасные воины. Их храбрость беспредельна. Я не шучу, легат. Вообще, пехота у хаттов отличная, а первый ряд — самый страшный и умелый в сражении.
— А всадники? — я показываю на отряд, выезжающий из-под прикрытия рощицы. Их человек двести.
Тит Волтумий приглядывается. Чешет затылок.
— Это, видимо, тенктеры. Их конница — лучшее, что может выставить Германия. Хотя кони у них неважные, говорят. Наши испанские гораздо лучше.
Испанские кони — у когорт Арминия. Мы сами их ему дали.
Я сжимаю зубы.
— Хавки?
— Хавков тут нет.
Верно. Сегест, царь хавков — союзник Рима.
— А вон тот отряд, дальше к лесу, это кто?