Легкая корона
Шрифт:
— Ой, это мама, — сказала я.
— Это она нас поджидает? А что у нее в руках? — спросил Громов.
Я присмотрелась получше.
— Кажется, это скалка. Она, наверное, собралась тебя бить. Подожди, я пойду поговорю с ней.
Пока я переходила улицу, мама помахивала скалкой, прямо как Андрей Миронов в «Брильянтовой руке». Мне, правда, было совсем не смешно.
— Мама?
— А, это ты. Ты что, одна?
— Господи, мама, зачем тебе скалка? Ты что, собралась его бить?
— Не будь идиоткой! Я одна ночью на улице, вокруг никого. Взяла палку как средство самозащиты,
— Да зачем ты вышла-то? Что ты здесь делаешь?
— Я хочу сказать, что я категорически против того, чтобы ты приводила его домой. Я не разрешаю, и все.
— Да мы просто на кухне посидим, пока транспорт не начнет ходить.
— Ничего не желаю слушать. Меня не интересует, чем вы собираетесь заниматься… В каком смысле «просто на кухне посидим»? А ты что себе вообразила? Я не хочу, чтобы посторонний мужик сидел у меня на кухне, мне утром на работу.
— Ладно, успокойся, мы пойдем к Марине.
Но когда я вернулась на ту сторону, Громова там не было. «Может быть, он зашел за дом и ждет меня на детской площадке?» — подумала я и завернула за угол. Нет, здесь его не было. «А, наверное, он к Марине пошел, сам догадался». Я пересекла площадку, обошла еще один дом и вошла в Маринин подъезд. Подойдя к ее двери, вначале прислушалась — есть голоса или нет, было тихо. Я помялась, вдруг уже поздно и они успели лечь, а Громов не у них? Все равно тихонько поскреблась в дверь. Открыла сонная Марина.
— Ну, что так долго? Я вам постелила в гостиной. Я пошла спать.
— Его у вас нет? — спросила я, сама понимая всю нелепость своего вопроса.
— Кого? Твоего Сережи? Нет. Вы поссорились, что ли?
— Марин, он пропал, — сказала я.
— Как «пропал»? Что случилось-то? Подожди, ты куда?
— Я пойду опять его поищу, может быть, он заблудился! — крикнула я, сбегая вниз по лестнице.
Конечно, я его не нашла. Он просто повернул в переулок, поймал там такси и уехал.
— А что ты так удивляешься? — сказал он мне, когда я наконец поймала его по телефону. — Конечно, я испугался: я не привык получать скалкой по лбу от разъяренных матерей.
— А обо мне ты не подумал?
— Ну, понятно, что ее ярость была направлена на меня, тебя она очень любит и ничего тебе не сделает. Так что это я был в опасности из-за собственного благородства — захотелось вот тебя проводить, и видишь, чем это обернулось? Я решил спасаться.
— И куда же ты делся? Я тебя искала, ты как испарился.
— Помню, что бросился куда-то в кусты, поцарапался, оказался в каком-то незнакомом месте. И вдруг рядом со мной останавливается такси, как по волшебству. Возникло из пустоты. Я посчитал, что это знак. Проверил, а у меня в кармане десятка. Я махнул рукой и поехал.
— Слушай, я потрясена. Чтобы ты да растратился на такси? Ты теперь, наверное, несколько дней будешь на воде и хлебе сидеть, чтобы у тебя дебет с кредитом сошелся.
Значит, на себя он денег не жалел, а на мне экономил! Меня это сильно задевало, я привыкла к поведению отца, который денег, никогда не считал и обожал широкие жесты. Меня учили, что жадность в мужчине непростительна.
Первая настоящая ссора произошла
Я попросила у него старые номера «Гонзо». И он отказался отдать их мне просто так, «безвозмездно», а предложил купить. Я просто дар речи потеряла, когда он стал требовать у меня деньги.
— Ты что, совсем обалдел? — я пока еще не до конца верила в серьезность его намерений.
— Это ты обалдела, если считаешь, что я просто так отдам тебе результат огромного труда, и не только моего, заметь.
— Это же твой журнал! Вот и дай мне его!
— Это моя работа. Журнал — это моя работа. Я на службу не хожу и нигде зарплату за то, что просиживаю штаны с девяти до шести, не получаю. Журнал — мой основной заработок. Я денег у отца, как ты, не беру. Я печатаюсь иногда то там, то здесь, но живу-то именно на деньги от продажи журнала. Ты должна это понимать и уважать!
— Я уважаю, и даже очень! Но ты пойми, то, что ты хочешь взять с меня деньги, — это… ну, я не знаю…
Я не могла сказать: «Ведь я — твоя девушка», потому что мы никогда не обсуждали природу наших отношений: я как-то сразу поняла, что надо радоваться дню сегодняшнему, а о дне завтрашнем лучше не задумываться. Каждый раз, расставаясь с Громовым, я не знала, когда будет продолжение, когда он позвонит или встретится со мною. Он постоянно держал меня в подвешенном состоянии, я была в тревожной неизвестности. Условия диктовал он, и я знала, что вопросы из серии «какие у нас отношения» лучше не задавать.
Даже в невинной просьбе подарить мне журналы Громов увидел покушение на свою независимость, намек на какие-то особые отношения между нами, и сразу поставил меня на место.
— Почему я должен делать для тебя исключения? Если я всем своим знакомым начну раздавать журнал бесплатно, то на какие шиши мне существовать? Что ты кобенишься? У тебя денег куры не клюют. Вот три номера, лучшие — я специально для тебя отобрал. Гони тридцатку — мне срочно бабки нужны.
Подтвердились мои самые худшие опасения — я для него просто еще одна знакомая, а никакое не исключение. Все наши ночные приключения, многочасовые разговоры по телефону, мои откровения — все это ерунда, я все себе напридумывала.
— Да подавись ты своим сраным журналом! — еле сдерживая слезы, закричала я и выбежала из его квартиры, громко хлопнув дверью на прощанье. Я думала, что он побежит за мной, остановит, попросит прощенья, но меня ожидало горькое разочарование. Громов и бровью не повел. Ночью, в наше обычное время — часа в два, — он не позвонил. Последнее время, когда я не была с ним, я не могла заставить себя выйти из дома, мне было скучно со всеми, я просто физически мучилась в любой компании и ждала, когда можно будет убежать, забиться в свою комнату и ждать его звонка. Я брала телефон к себе и дежурила около него, боясь отойти, потому что второй аппарат стоял в спальне родителей, рядом с отцом, и если я не успевала сразу снять трубку, то звонок или будил отца, или он даже успевал ответить сам.