Легкая корона
Шрифт:
— Да! Кто это? — орал он бешеным голосом, разбуженный часа в три ночи.
— Это Сережа, — неизменно вежливо отвечал Громов.
— Это меня, — пищала я по второму аппарату. — Повесь трубку.
— Что за мудак этот твой Сережа? — выговаривал мне отец на следующий день. — Какой мужчина будет говорить «Сережа», он же не мальчик уже. Ты долго такого мудака искала?
— А что такого? Как надо? Сережа — очень красиво, мне нравится.
— Сказал бы «Сергей», по крайней мере. И потом, почему он звонит в такое время? Где он был, чем занимался? Ты-то дома
Я ничего не хотела понимать, я просто ждала, когда Сережа мне позвонит. После этой дурацкой ссоры Громов не позвонил ни на следующий день, ни еще через два. Звонить самой гордость мне не позволяла. Я ждала очередного рок-фестиваля, который должен был открыться через пару дней.
МАРИНА
Второго сентября я стояла одна у огромного окна в своей новой школе и оглядывалась. Все было не похоже на то, к чему я привыкла. Вокруг творился настоящий бедлам. Все носились, орали, плевали, матерились, смеялись, толкались, короче, вели себя как нормальные живые люди, и никто их не призывал к порядку. «Ну и сумасшедший дом!» — с удовольствием думала я. Мне здесь нравилось, здесь пахло жизнью.
Довольно увесистый удар по плечу прервал мои размышления.
— Привет! Меня зовут Марина. Марина Воинова. А тебя? Ты же новенькая? — передо мной стояла и улыбалась очень красивая девочка со светлыми волосами и яркими, какими-то летящими голубыми глазами.
— Алиса Бялая, — с достоинством произнесла я.
— Ого! Какое имя! Звучит гордо, — в голубых глазах плясали чертики. Не поймешь, говорит серьезно или прикалывается. — Ну, ладно, пойдем в класс, я тебя со всеми познакомлю. Сядешь со мной, — и, обняв за плечи, она повела меня в класс.
Марина была крута! Эта уверенная манера самой популярной девочки в классе, которой совершенно плевать на свою популярность, сразу пленила меня. Я никогда не была популярной. Я любила быть в центре внимания и часто там оказывалась благодаря своим словам или поступкам, но мне было важно всегда иметь возможность отойти в тень, спрятаться в своем углу, где никто меня не достанет. Наверное, Марину привлекало мое умение отстраняться и способность завестись на полную катушку за секунду и отчебучить что-нибудь такое, чтоб у всех пачки отвисли. Прыгнуть там со второго этажа из школьного окна прямо к ногам директора и как ни в чем не бывало сказать ему: «Добрый день. Здравствуйте. Необычайно хорошая погода сегодня, не правда ли?» — к вящему восторгу зрителей.
После школы пошли к ней. Марина жила напротив меня, но ее дом не выходил на улицу, как мой, а смотрел окнами в тихий московский двор. Наверное, когда мы были совсем маленькими, мы вместе гуляли на детской площадке. По дороге купили пива, это было первый раз, когда я самостоятельно покупала алкогольные напитки, но я же не могла ударить в грязь лицом! На кухне, у открытого окна Марина рассказала, что живет с мамой, мама — завкафедрой иностранных языков в Университете имени Патриса Лумумбы.
«Ого! — подумала я. — А я еще считала,
В прошлом году умер ее дедушка, с которым они вместе жили и который ее воспитал. Марина безумно его любила и никак не могла оправиться от потери. Рассказывая мне о дедушке, она на самом деле плакала. Меня же больше всего потряс тот факт, что дедушка был директором Ленинской библиотеки.
«Черт! Она же совсем не похожа на блатную, на факинг мажорку! Ничего не понимаю!»
Маринин отец преподавал на философском факультете МГУ; у него была другая семья: вторая жена и ее двое детей, Глеб и Анна, которых он усыновил. Я еще только пыталась понять, зачем Марина посвящает меня во все эти генеалогические хитросплетения, когда она проникновенно сказала:
— А я люблю Глеба. Это настоящее, на всю жизнь. Но он — мой брат, хоть и не родной, а сводный, но все равно это невозможно.
А раз так, раз настоящее невозможно, — то раззудись плечо, вернее, другое место, будем зажигать так, чтоб солнцу стало завидно! И она — Настасья Филипповна 14 лет от роду, рассказала мне, бедной невинной овечке, про своего друга из кулинарного техникума, которому то ли 17, то ли 18 и с которым у нее «настоящие» отношения. Бог ты мой! Я все шире раскрывала глаза и рот! Марина казалась мне воплощением секса — сильной, живой, настоящей, непредсказуемой, неуправляемой и опасной.
Раздался звук открываемой двери, и на кухню заглянула ее мама, вернувшаяся с работы. Я привстала, чтобы поздороваться, как положено воспитанным детям, и ждала, когда Марина нас представит. Но не тут-то было! Мамаша (так ее называла Марина), не обращая на меня ни малейшего внимания, с ненавистью глядя на Марину, произнесла слова, которых я ну никак не ожидала услышать от зав. кафедрой одного из самых крутых московских вузов.
— Ну, что, сучки, нажираетесь? Вечно шляется к тебе всякая шваль!
Я молча села на свой стул. «Швалью» меня еще никто не называл. Марина обнажила зубы в совершенно зверином оскале.
— Заткнись, старая дура!
— Я тебе покажу «дуру»! — мамаша, все еще стоя в коридоре, сняла с ноги сапог и швырнула им в нас. Сапог попал ровнехонько по пиву, бутылка упала, и остатки пива растеклись по столу и полились на пол. Марина схватила первое, что попалось ей под руку, кажется, это была сахарница, и кинула в мать. Мамаша увернулась и спряталась за угол. Сахарница разлетелась на куски.
Опаньки! — и в нас полетел второй сапог.
— У, блядь! — Марина скрипнула зубами и запустила в сторону двери еще чем-то.
— Слушай, я, наверное, пойду, — пробормотала я, бочком-бочком прошмыгнула к двери и кубарем скатилась по лестнице вниз. Да, такого я еще не видела!
На следующий день в школе Марина мимоходом заметила, что у нее сейчас тяжелый период в отношениях с матерью, потому что та безумно ревнует ее к новой отцовской семье. Бывшего мужа Маринина мать ненавидела. О том, что дочь тусуется там вовсе не из-за отца, а из-за Глеба, мамаша не знала, конечно, но, если бы узнала, было бы еще хуже.