Легкая поступь железного века...
Шрифт:
Они поскакали обратно в поселение.
…Палашка, посланная Ксенией, перепугала все Горелово. Из ее слов явствовало, что неподалеку в великолепных владимирских лесах нашли приют отпетые негодяи и головорезы, и что в плену у них находится несчастный Митя, чье исчезновение доставило великое беспокойство Ване и послужило пищей для вполне определенных, хотя и неверных, размышлений Александру. Впрочем, когда Вельяминову принесли найденный в Митиной горнице замечательно исполненный портрет Маши, он чутьем понял истинную причину Митиного бегства. Хотя некоторые
Выслушав Палашку, Ванечка едва не расплакался. Александр утешал своего секретаря:
— Я узнал, солдаты туда идут, в соседнем селе на ночлег остановились. Завтра с рассветом пойдут вязать нечестивцев, спасут твоего Митю… А все ж-таки, зачем ты его с собой приволок? Или мало у меня прослужил, не понимаешь, что к чему?
— Ежели от людей воротится, то лучше в монахи идти! — надерзил ему Ванечка. — А вы среди людей живете и во всех злоумышленников подозреваете…
— Ясно, ты больше у меня не служишь, — изрек приговор Вельяминов.
Ваня посмотрел на хозяина с изумлением, а потом, не выдержав, все-таки разревелся.
— Не слишком ли круто, Саш? — спросил находившийся тут же Петр, от души пожалевший Ванечку, которого знал как преданного Вельяминову, сообразительного и исполнительного юношу.
— Не слишком, — отрезал Александр. — Пускай насчет сего монашка я и не прав, но порядок должен быть! Я здесь, выходит, от Ушакова скрываюсь, а он… — и бросив на бывшего секретаря негодующий взгляд, Александр вышел, дабы не дать волю накопившемуся раздражению.
Петруша раздумывал.
— Ладно, не плачь, — мягко сказал он Ванечке. — Упросим его…
Ваня упрямо помотал головою, конфузливо вытирая слезы.
— А что до Мити, — продолжал Белозеров, — так уж отправлюсь я за ним сам с военной командой завтра. Жаль его, славный парнишка. Да и то, чем без дела здесь сидеть…
— Ох, а ежели за ночь убьют его изуверы?!
— Помолимся. А что делать? Девка эта уже убежала, дороги мы не знаем, ночь на дворе… да и не справился бы я с ними один, сам понимаешь.
— Я с вами!
— А вот этого не надо. Машу охраняй, а то Александру, видать, ни до кого сейчас… Ну вот. Оправлюсь-ка я, пожалуй, прямо сейчас к военным, поговорю, там и заночую. А то напряженно здесь как-то стало. А ты не грусти, обойдется.
Ваня высморкался в кружевной платок.
…- Белозеров, ты здесь откуда?
Когда по приезде в соседнее село Петрушу, по просьбе его, проводили в дом, отведенный для ночлега прибывшим из Петербурга офицерам, поручик с удивлением узрел среди них старого своего петербургского знакомца — измайловца Яковлева, что одно время, шутя, в соперники ему набивался.
— Василий! Да я тут так… проездом… А тебя-то чего вдруг с подобным поручением?..
— А сие начальству виднее, — Яковлев улыбнулся. — Ну, чем порадуешь?
— Так по твою душу, получается. Хочу с вами к еретикам этим завтра… прознал я, что мальчишка мой знакомый в плен к ним попался, а чего от сумасшедших хорошего ждать?
— Вот-вот, занесло в «монастырь»… — франтоватый офицер продолжал обаятельнейше улыбаться, а сам думал: «Не ошибся, видать, его превосходительство Андрей Иванович! Всем известно, что Белозеров с Вельяминовым не разлей вода, и ежели этот здесь, так стало быть и Сашка в Горелово, иначе у кого ж это Петр «проездом»? Что же, уже и выяснять не надо, облегчили мне задачу, благодарю покорно, Петр Григорьевич!»
А вслух сказал:
— Хорошо-хорошо, вместе отправимся завтра, милости просим. Ночуй здесь со мной. А пока поужинай-ка с нами, сделай милость.
«Оно и лучше, если завтра тебя при Вельяминове не будет. Все мне легче».
Петруша присел к столу весьма успокоенный…
…По дороге домой Шерстов вдруг резко развернул коня.
— Здесь Матвей-отшельник неподалеку спасается, навестим святого старца, — сказал, спешиваясь, своим подручным. — Чурчила, коней сторожи, Ерема — веди за собой этого монаха, а ты иди сюда, голубушка.
Он за косу потянул снятую Еремой с лошади Ксению, руки которой были крепко связаны за спиной, и вдруг тихо вскрикнул.
— Что это? Кусаться?! Ох, и змею на груди пригрел! Ну ничего, сейчас решим, что делать с вами, святой человек рассудит!
Матвей-отшельник жил в непролазной глуши, в убогой низенькой избенке, утонувшей в зарослях крапивы и бурьяна. Местечко, лысевшее вокруг жилища, окружали с трех сторон огромные ели. С четвертой темнел обрыв. Крестясь двумя перстами, шепча на выдохе молитву, Семен аккуратно приотворил никогда не запирающуюся дверь на одной петельке. Глаза его были полузакрыты. За ним в избенку втолкнули Ксению, потом Митю, потом и Ерема зашел с постоянными поясными поклонами. В обиталище отшельника было темно и голо.
Земные поклоны отбивал не ждавший их хозяин, и замер Шерстов, зная, что от сего дела святого человека отвлекать ну никак нельзя. Даже не взглянул в их сторону Матвей. Ксения, на чьем плече лежала железная длань ее двоюродного дяди, угрюмо глядела в пол, уже не делая попыток сопротивляться. Митя про себя молился. Шерстов, видимо, делал по-своему то же самое, по крайней мере, его сухое мрачное лицо приобрело сурово-благочестивое выражение.
Поклоны отшельника продолжались довольно долго. Сделав положенное количество, он встал, еще несколько минут что-то бубнил, затем наконец обернулся к гостям.
— На суд твой привел, честный отче! — после приветствий объявил Семен, широким жестом указывая на Ксению и Митю. — Совсем заплутала Ксенька моя, да и вот… С монахом из никониан бежала сегодня. Благо вовремя хватился…
— Нечестивцы, — прогудел Матвей-отшельник. Страшен был его вид с всклокоченными седыми волосами, с красными, воспаленными от вечного бодрствования глазами под тяжелыми веками, глазами, ничего не выражавшими кроме бесконечной усталости, воюющей с безграничным упрямством, и злости на весь белый свет.