Легкий способ завязать с сатанизмом
Шрифт:
Следакам так и сказал: ребята, черти. Жена моя бывшая, трупешник этот. Не знаю, чего они за мной бегают. Рядятся в невесту, вынимают душу. Экспертизы признают меня вменяемым, следаки гогочут, мол, симулянт.
Хорошо им смеяться, когда черта в глаза не видели. Незадолго до суда теща привела Лену – может, квартиру мою хотели, кто знает. Дочка совсем большая, смотрит на меня со скукой, мнет челюстями жвачку, к худым щекам липнет розовый пузырь. Я валюсь на пол и кричу – это белое облако оборок ей к лицу, как никому прежде.
Шпицберген
На две
– А внуки когда? – отец, бывает, не выдержит, да и спросит.
– Куда их тут, – только руками разведу.
И в общем, неплохо жили, даже умудрялись откладывать что-то. На ремонт или на квартиру побольше, если бабкину продадим. Только случилась с моим Лёшей беда – все стало скучно, серо, не так. По спине глажу, утешаю, как сильно люблю, рассказываю – ничего не помогает. Лёше бы на Шпицберген, чтоб море пенное билось о скалы, ветер до мяса пробирал. Чтоб мужики кругом, а лучше – война. Убьешь кого, и полной грудью сразу, сердце рвется, за правду страдает, за истину боль сеет. А кругом офис посредственный, продажи какие-то непонятные. Бабы надушенные ногтями по клавиатуре цокают. Домой вернешься – теща от плиты жену половником гоняет, за неправильные борщи бранит. Жена потом печалится, да где ей, глупой. Все не так стало Лёше, все не так.
С работы Лёшу попросили, несправедливо, под самый Новый год. Гирлянды сверкают бесстыжие, призывные – хоть вешайся.
– Ну ничего, найдешь что-нибудь после праздников. Утрясем.
– И будет все то же самое. Не мое это – в офисе торчать.
– А что твое?
Молчит в ответ, только рукой махнул. Что ему сделаешь. Понятное дело, тошно ерундой торговать. Отоспался с месяц, потом начал великие планы строить. У него ведь чувство прекрасного и дух мятежный, работа нужна какая-то особая, творческая. На остаток сбережений купил дорогой фотоаппарат, на курсы пошел. Девиц в студию водил снимать, те носочек тянули, чтобы ноги длиннее казались. Листаешь фотки, работу фотографа хвалишь, спросишь невзначай:
– Заплатили чего?
Посмотрит со значением, чуть губы скривит, отвернется. Ходит потом надутый – оскорбили честь казачью.
Пару месяцев помотался и забросил. С одной стороны, неплохо, хоть девицы написывать перестали. С другой – глянешь на пыльную шапку на фотоаппарате, и встанут комом в горле пара зарплат, что на покупку ушли. Вернешься вечером с работы, а Лёша у окна сидит, чахнет. Тряхнет головой, чтобы ступор скинуть, и плетется на стол накрывать. И так больше года.
Как-то зашла, а он совсем никакой, в глазах боль, будто по живому режут.
– Ты не видела, в подъезде кота не было? В коробке
– Да не было вроде. Мимо прошла, не заметила.
Сорвался с места, только дверь хлопнула. Ринулась за ним, высунулась на лестничную клетку, смотрю – Лёша на коленях над коробкой склонился. Из коробки меховая морда глядит.
– Я еще днем его нашел. Перепуганный был, не знал, куда деваться. Думал, может, уличный забежал в подъезд, понес к местной стайке. Те обнюхали и зашипели, не приняли. Вернул назад, он залез в коробку, так и сидит.
Подошла ближе – хороший кот, пушистый, полосатый. Только усы вниз, глаза грустные. Мы с Лёшей давно кота хотели, но куда его, сами еле помещаемся. Это мама так говорила. И что, если притащим, она нас выставит. Или сама уйдет, тут уж по настроению.
– Выбросила сволочь какая? Взрослый ведь, чистый, точно чей-то был.
Лёша проморгался, шмыгнул носом, спросил сипловато:
– Возьмем, может?
– Нельзя, дорогой, ты ж слышал маму. Давай ему лучше хозяев найдем. Позвони Серёге, он холостой теперь. Может, компания нужна.
Серёга разводился с драмой – бывшая забрала ноутбук, собрание сочинений Маяковского и двух кошек. «Тихо стало, как в склепе», – обронит в пустоту и уставится на череп за стеклянной дверцей книжного. Где взял – молчит, а череп костяной, настоящий. Надо Серёге кота, пока до греха не дошло.
Вернулись домой, муж не находит себе места. Серёга не может кота взять. Девчонка появилась, вот-вот съедутся, а у нее аллергия. Лёша в паблики городские написал, вдруг насовсем заберет кто. Или потерялся, хозяева грустят, ищут. Я укладываться начала, завтра на работу рано. Родители тоже легли. Лёша на кухню ушел. Повернусь на один бок, на другой, маета. Ждать, когда сон придет, тревожно и скучно. Слышу, замок заскрипел, входная дверь хлопнула – проведывать кота пошел, что ли. Минутка, и снова возня. Лёша открывает дверь спальни, не включая свет, плюхается в кресло. Тишина. Мурчание.
– Ты кота притащил, да?
– Ну не могу я его оставить, случится что, не выдержу.
– И как мы спать будем?
– Не знаю.
Встала с постели, подошла, обняла. И нелепо, и глупо, и жалко. Кот мурчит, как электрический, о ноги потерся – соображает, подлизывается.
– Идите вдвоем на кухню, посмотришь за ним. Утром решим, что делать.
Так они с котом и просидели всю ночь. Под утро, как только запищал мамин будильник, шмыгнули назад в спальню.
– Я знаешь как его назвал? Баренцем!
– Кем-кем?
– Ну Баренц, море Баренцево знаешь?
А я знаю, что спать смертельно хочу, что он дурачок и что по мне ходят мягкие лапы. Пробурчала, отвернулась, кот в ногах улегся. Лёша нарезает круги по комнате, что-то несет про открытие Шпицбергена. Не выдерживаю, вскакиваю на час раньше, чем должна. Завтракаю, собираюсь. Перед уходом смотрю – отрубились оба.
Январский туман что кисель, зевнешь на улице, полный рот наберешь. День вареный, пропащий. В веки хоть по леднику засовывай, не поможет. Работа закончилась, и спасибо. Возвращаюсь домой, валерьянкой на всю квартиру прет. Лёша с тряпкой волочится, мать в комнате демонстративно заперлась.