Лёха
Шрифт:
— И что теперь делать будем? — задал в воздух вопрос Петров.
— Я буду чуни для этого дурня шить. Потом двинем на восток к своим. Лучше по лесу, на дорогах германцы сигают. Найдем, кого старше званием — сдадим ему этого корешка, пусть разбираются.
— Может, сами поспрашиваем? Вдруг чего полезного расскажет? — не утерпел любопытный Петров.
— Вот сомневаюсь я сильно — проворчал Семенов, поглядывая на похрапывающего уже Лёху. Блестящий исход лечения как-то сразу задвинул Петрова на задний план и Семенов уже и держался по-другому, уверенно. Не так уж Петров и страшен, в конце-то концов, разве что язык хорошо подвешен.
— Думаешь, что без толку? Не знает ничего полезного?
— И это тоже. Опять же — а вдруг он что расскажет, что нам знать
— Тогда надо, чтобы он к немцам не попал. Что скажешь, Жанаев? — спросил горожанин неподвижно сидящего сослуживца. Азиат кивнул.
— Ну, нам тоже к немцам попадать не стоит. Лучше все-таки к своим.
— Что, так с коровой и пойдем? — перевел разговор на другую тему Петров.
— Чем плохо? Бензина корове не надо, спать теплее, жить сытнее — вполне серьезно ответил Семенов. Он точно знал, что без коровы в хозяйстве — совсем никак. Ни молока для еды, ни навоза для поля. А тут — хорошая такая корова, справная. Не бросать же! Хотя, конечно, к своим ее вряд ли вывести удастся — грохот боя уже не был слышен, да и немцы, которых он видал недавно, вели себя совершенно беспечно, по — тыловому.
— Только идет медленно, как черепаха — уел крестьянина горожанин.
— Да знаю я. Но вот пока харчом каким не разживемся — только на Зорьку и надежда. От тебя-то, Петров, толку как от козла молока. Даже мышей ловить не умеешь. Я б тебя даже домашним котом бы не признал, только языком ехидничать ты горазд! — совершенно неожиданно даже для себя выдал тираду Семенов.
— Я токарь, мне мышей без надобности ловить. А надо будет — я мышеловку сделаю, на что у тебя ни соображения, ни смекалки не хватит — мрачно возразил Петров.
— Ладно, буду шить чуни — миролюбиво отказался от перепалки Семенов, забрал рукава от шинели, тапки Лёхи и вытребовал у сослуживцев их запас ниток. У каждого было с собой по три иголки с нитками — одна с белой для подшивки воротничка, одна с черной — для всякого и одна с зеленой — обмундирование зашить. Если порвешь что. Только вот у Семенова с Жанаевым иголки были воткнуты за клапан пилотки, а легкомысленный Петров, кряхтя, выудил из пистон-кармана смертный свой медальончик, как назывался эбонитовый пенальчик с откручивающейся крышечкой — у горожанина в нем вместо свернутой в трубочку записки с его данными там лежали как раз иголку. Семенов не замедлил укоризненно на Петрова посмотреть, на что тот хитро подмигнул. Ну да, было такое поверье, что если заполнишь эту записку — так и убьют сразу. Потому Семенов записку не заполнил, так бумажка пустой и лежала, а Жанаев, заядлый курильщик, таскал пустой медальон, бумажку на самокрутки пустив.
Ниток было мало, приходилось проявлять солдатскую смекалку. В итоге получилось такое, что наблюдавший за процессом Петров выразил уверенность, что дрыхнувший без задних ног гость точно свихнется, как только увидит свою «обувку». Семенов спорить не стал, чуни и впрямь получились страховидные. Но зато в них можно было уже идти более-менее не глядя под ноги. А что касаемо с ума сойти, так в армии на этот счет куда как просто. Да еще и во время войны. Тут Семенов тихо про себя улыбнулся, вспомнив, когда взводный говорил, что боец и младший командир на войне ничему удивляться не должен и все воспринимать обязан по — воински, мужественно. И подкрепил это свое высказывание старой историей — как во время войны в их полку тыловик-фельдфебель натурально свихнулся, когда вылез после пьянки из своей каптерки и увидел идущих мимо зеленых лошадей. Ну, то есть он не свихнулся сразу, а решил, что допился до чертиков и терять ему нечего, потому продолжил пьянку и вот после этого окончательно вышел из строя. А лошади те и впрямь были зелеными — их покрасили маскировки ради, тогда, в начале той войны на маскировке все свихнулись и маскировали все, что можно. Получалось зачастую глупо — вот к слову и лошади подохли. Не перенесли покраски. Оно и понятно — лошадки-то живые, не забор какой. Семенову жаль было этих животин, погибших по чьему-то недомыслию,
Когда Лёха проснулся — все тело болело и ныло. Сон приснился идиотский, словно он попал в прошлое как какой-то идиот — попаданец и его захватила в плен группа советских солдат. Да такой реальный сон, чуть ли не с запахами, логичный, связный, впору другим рассказывать. Давно такие красочные сны не снились. Все же пить не надо на ночь, это вредно. Потом такие сны снятся. Лёха потянулся, скинул с себя одеяло. Широко зевнул, протер заспанные глаза — и ужаснулся. Трое солдаперов. Свежая могильная насыпь, пальто это военное, вместо одеяла… Нифига не сон. Чистый реал. Лёха вздрогнул. И стало очень тоскливо, так тоскливо, что в животе забурчало.
Один из солдат — тот, что дояр — поднялся, подошел поближе и кинул Лёхе два каких-то серых кулька.
— Примерь — сказал он.
— А это что — опасливо посмотрел Лёха на странные кули.
— Обувка тебе, чуни называются — пояснил солдат.
Чуни оказались такой обувью, что любой дизайнер бы удавился. Гуччи с Версаччи в рыданьи, иначе не скажешь. Пляжные тапки были вшиты как подметки в мешки из шинельных рукавов. Шедевр неандертальской культуры! Лёха осторожно сунул ноги в дырки. Озябшим ступням стало сразу теплее, это как-то примирило Лёху с этим рукоделием. Или скорее рукоблудием, больно уж вид был неказистый.
— Они ж с ноги свалятся после первого же шага — жалостливо протянул Лёха.
— А мы, перед тем как идти, их обмотками примотаем — у Жанаева есть запасные — спокойно ответил дояр, азиат все так же молча кивнул.
— А когда идти?
— Завтра с утра пораньше и двинем.
— А куда?
— К своим, куда еще. Тебя вывести надо, да самим возвернуться.
— И далеко идти?
— А это ты лучше меня скажешь. Как война-то шла?
Лёха тяжко задумался. Нет, он не был совсем уж тупым, помнил, под Москвой немцев остановили, но вот когда… Потом вроде Сталинград был. Берлин точно брали, Лёха читал, что только в одном Берлине наши изнасиловали миллионы немок, значит город взяли, иначе как бы немок-то трахать… Писец, какая дурь в голове крутится…
— Не помню я — вздохнув, признался Лёха.
— Вообще ничего не помнишь? — недоверчиво спросил злобный боец. Впрочем, сейчас он был скорее не злобным, а озабоченным.
— Ну, кое-что помню. Немцев под Москвой разгромили, а потом в Сталинграде.
— Ничего себе, куда забрались — присвистнул злобный.
— Это где? — проявил свою малограмотность дояр.
— Дярёвня — передразнил того злобный — бывший Царицын. На Волге.
— А! — воскликнул дояр.
— Толку нам мало, до Москвы-то… Вот если б ты что знал, что тут делается или будет делаться вот прямо сейчас… — намекнул злобный.
— Ну, тут партизаны будут потом. (Тут Лёха вспомнил жуткий фильм, который было дело, смотрел, скачав с торрентов)
— И каратели будут деревни с жителями жечь — закончил он.
— Ну а ты кем там работал-то? — спросил заинтересованно дояр.
— Менеджером. В офисе.
Оба красноармейца переглянулись, видно было — что не поняли.
Лёха как мог, объяснил.
— Делопроизводитель в конторе — резюмировал злобный, несколько свысока и презрительно хмыкнув. Лёха не стал спорить зря, хотя такое определение его покоробило, больно какое-то оно было убогое. Про то, что еще и продавцом подмолачивал почему-то говорить совсем не хотелось.