Лекарь-воин, или одна душа, два тела
Шрифт:
Взошло солнце, но радости оно не принесло — весь наш отряд полег, в том числе раненные. Ульриху тоже досталось. Сабельный удар пришелся по левому предплечью. Глубокая рана до самой кости.
Наложил Ульриху временную повязку, и занялся обследованием лагеря и окрестностей, добив бандитских подранков, мне сюрпризы не нужны, хватит, один раз позволил себе отвлечься на поле боя, и теперь ковыляю на раненой ноге. Напоил Ульриха спиртово-опийной настойкой, снял с него кольчужную рубашку и все остальное, сейчас одежда мне будет только мешать. Протер операционное поле той же настойкой, занялся шитьем раны. Друг, к счастью, никак не реагировал на мои действия, находился без памяти, и немудрено, крови он потерял много. Да, и я, если честно, себя чувствовал не лучшим образом. Каким бы крепким я ни был, но кровопотеря ощущается. Превозмогая боль в раненой
Если честно, то весь заключительный этап наших злоключений помню плохо, через какую-то пелену. Штопал себя и стонал от боли, штопал Ульриха — он мычал, сжав зубами кожаный ремешок. Все на автомате, на силе воли. Боль, крики, боль, стоны, кратковременные потери сознания от болевых шоков. Потом попытался занялся обычной работой — хоронить наших погибших, собирать трофеи. Кстати, о трофеях. Пистоли и сабли у бандитов оказались совершенно новыми, все испанской работы. Штаны, куртки и сапоги, изготовленные из толстой коричневой кожи, были новыми. Странные какие-то бандиты. В кошелях бандитов обнаружил новенькие золотые испанские пиастры, они по весу, чуть легче цехина и, если верить судье Бруни, золото там применяется «грязное» с примесями. Упокоить мы смогли восемнадцать бандитов, их хоронить я не стал, просто обобрал до нитки — через силу, не по обязанности, не по необходимости и не своему желанию, а по военной традиции, и все дела. Я был слегка заторможенным от опийной настойки, действовал в полузабытьи, если бы ее не принял, однозначно упал бы рядом с повозкой без сил. Сделал, что полегче было делать. Дела эти, правда, я делал, шатаясь и припадая на раненую ногу, помогая себе какой-то палкой, проклиная бандитов, ругаясь и матерясь, весь в крови своей и чужой. Зрелище это было, догадываюсь, ужасное — что я сам, что все поле боя с десятками изуродованных рукопашной схваткой бойцов обеих сторон.
Как бы я хоронил врагов со своей раной, которая доставляла очень болезненные ощущения, если говорить мягко? Я и своих-то раненых не смог достойно захоронить — пусть они меня простят, но я недалеко, по своему состоянию и физическим возможностям, ушел от них — от павших в бою. Я был здорово искалечен, а еще надо как-то добираться до пункта назначения. Подмогу вызвать не было никакой возможности. Потом сообщим, где наших воинов надо будет предать земле. Думаю, найдутся специальные люди, и прибудут на место нашей, не побоюсь этого слова, битвы с превосходящими силами противника, то есть бандитов с большой дороги.
В северные ворота Рима мы въехали на закате. Печальное зрелище представляли остатки нашего отряда. Шесть пароконных возов связанные цугом и два десятка верховых лошадей с седлами, привязанные к задку последнего возка. А людей, буквально: раз, два и обчелся. Только я и Ульрих. И оба в весьма плачевном состоянии. Я ко всему прочему обязан был управлять повозкой — ну и намаялся я за день с этим караваном. Давно так паршиво себя не чувствовал, с казацких времен, когда в результате предательства получил серьезную черепно-мозговую травму. Ко всему прочему я постоянно находился под воздействием опийной настойки, которую был вынужден регулярно принимать. Так, одурманенный, сжав зубы и собрав всю свою волю в кулак, из последних сил я и правил лошадьми. Ульрих, лежа в возке, указывал дорогу, а я правил, устроившись в немыслимой, страшно неудобной позе, изнемогая от боли, усугублявшейся тряской. Так и добрались, с горем пополам, до казармы. А потом нам помогали сослуживцы Ульриха. Сил у меня хватило, только на то, чтобы забрать инструменты и оружие, с остальным буду разбираться завтра, если рана позволит. Сейчас же — кое как доковылять, опираясь на самодельный костыль, и спать, пусть даже и немытым.
Проснулся до рассвета от голода. Странно, но почувствовал себя хорошо отдохнувшим. И боль слегка утихла, не мучила меня, как вчера. Что значит, нет тряски — этого постоянного раздражителя свежей раны. Справа послышался стон. «Это Ульрих», — мелькнула мысль. Наклонился над товарищем по приключению, пощупал лоб. Температуры не было, видно во сне Ульрих ворочался, чем доставил себе боль. Вышел кое — как, опираясь на импровизированный костыль, шатаясь, из помещения казармы, а, что это она я убедился, рассмотрев ровные ряды двухъярусных нар. На выходе меня остановил солдат, поинтересовавшийся, не нужна ли дополнительная помощь. Я ему объяснил, что все необходимое с нашими ранами я уже сделал, а теперь очень желаю посетить
Неделю живу в казарме швейцарских гвардейцев. Швейцарцев стали нанимать для охраны Святого престола и Его Святейшества более ста лет тому назад, так мне сказал Ульрих. Моего товарища я наблюдаю каждый день, делаю перевязки. Естественно, не забываю о себе. За мной вообще ухаживать некому. Раны наши заживают хорошо, воспаления, к счастью, нет. Запас «вонючки» почти полностью закончился. Я его пополнял последний раз в Вероне, но, откровенно говоря, качество продукта было, так себе. Ульрих после завтрака и процедур, куда-то исчезал — раненая рука не препятствовала его перемещениям, а я со своей раненой ногой оставался один в окружении неизвестных мне людей. Ходить я нормально еще не мог — как никак, а ранена нога, все-таки — ей, несчастной, покой рекомендован и постельный режим, хотя бы первое время. Что я и выполнял исправно. Постепенно раззнакомился со многими, и вместе с ними пытался занимался боевой подготовкой, понемногу нагружая ногу — видел и чувствовал, что заживление тяжелейшей раны идет успешно. В основном работал с саблей, ведь биться в строю, используя алебарды, я не умел, да и не хотел этому учиться, считал, что данный вид боя применять в Южном королевстве невозможно по ряду причин.
Однажды Ульрих устроил мне экскурсию по территории этого крохотного государства. Я увидел Собор Святого Петра и площадь Святого Петра. О своих впечатлениях после осмотра этих достопримечательностей скажу так: ничего общего с аналогичными памятниками архитектуры из моего времени эти творения местных зодчих не имели. Все скромно, без помпезности, правда, внутренне убранство собора поражало богатством и изысканностью. Большое впечатление на меня произвело посещение Священных гротов, находящихся под собором Святого Петра. Это довольно запутанная система из катакомб и тоннелей, а также многочисленных часовен. Именно здесь находится гробница с мощами Святого Петра. Посетили мы и Ватиканский парк с Апостольским дворцом. Свободное передвижение по территории Ватикана обеспечивал статус Ульриха — он являлся капитаном швейцарской гвардии, а поэтому имел доступ во все здания, помещения и закоулки, за исключением покоев Его Святейшества.
— Завтра переоденешься в форму гвардейцев, — заявил мне неожиданно и без предисловий Ульрих в один из вечеров. — Тебе назначена аудиенция у кардинала Мальдини.
— А кто это еще такой?
— Это, друг мой, правая рука Его Святейшества Алонзо I.
— Извини, Ульрих, но мне не приходилось никогда встречаться с такими почтенными людьми, если ты меня просветишь в этом, то буду благодарен.
Подозревал, что ритуал общения с иерархами церкви имеет определенные особенности. Но что их такое множество — был удивлен. И, тем не менее, я стоически слушал все наставления товарища, даже повторял поклоны, взгляды, проговаривал отдельные фразы, одним словом, готовился.
В покои кардинала Мальдини меня сопроводил Ульрих. С этими многочисленными переходами и лестницами запутаться можно, один бы я однозначно не нашел дорогу, даже при возможности использования всех предварительно раздобытых схем и чертежей. Постучав в дверь, Ульрих застыл возле нее столбом, а я, получив разрешение, вошел.
Там, сидя в кресле, меня встретил кардинал Мальдини. На вид мужчине было около пятидесяти. Одет в красную рясу с серебряным крестом на груди, который удерживала довольно толстая серебряная цепь. Худое лицо кардинала было хорошо выбрито. Серые холодные глаза, изучали меня, как бы говорили: что за чудо явилось ко мне. Сняв шляпу, я, как учил Ульрих, осторожно (не повредить бы опять ногу!) опустился на колени рядом с креслом, и поцеловал кольцо на руке кардинала.
— Встань, сын мой, — тихим голосом сказал кардинал. — Присядь на стул, тебе будет удобно.
— Как скажете, Ваше Высокопреосвященство, — ответил я с поклоном, вставая с колен, опираясь на здоровую ногу.
— Удивлен?
— Несказанно удивлен, и даже потрясен, не каждому человеку, живущему в Европе выпадает возможность увидеть вас, а говорить с вами — это вообще что-то непередаваемое.
— На все воля Божья, — кардинал перекрестился, и я последовал его примеру.
— Расскажи о себе, ты очень интересный человек.