Лекции о сущности религии
Шрифт:
я не стыжусь моей зависимости от природы, я открыто признаю, что действия природы не только влияют на мою поверхность, на мою кожу, на мое тело, но и на мою сердцевину, мою душу, что воздух, который я вдыхаю при ясной погоде, действует благотворно не только на мои легкие, но и на мою голову, что свет солнца просветляет не только мои глаза, но и мой дух и мое сердце. И я не нахожу, чтобы эта зависимость оказывалась в каком-либо противоречии, как это полагают христиане, с моим существом, и не надеюсь потому ни на какое избавление от этого противоречия. Я знаю также, что я конечное, смертное существо, что я когда-нибудь не буду существовать. Но я полагаю это совершенно естественным, и именно поэтому я вполне примиряюсь с этой мыслью.
Я утверждаю, далее, в своих сочинениях и докажу это в этих лекциях, что в религии человек опредмечивает свое собственное существо. Это положение подтверждают уже вами факты естественной религии. Ибо что другое запечатлели мы в празднествах естественной религии, - а в ее празднествах именно и дает себя знать самым непререкаемым образом у древних, чувственных, простых народов сущность их религии, - что другое запечатлели, как не ощущения и впечатления, которые оказывает на человека природа в ее важнейших проявлениях и в важнейшие периоды времени? Французские философы ничего другого не видели в религиях древности, как физику и астрономию. Это утверждение верно, если понимать под ним - в противоположность философам не научную физику или астрономию, а только эстетическую физику и астрономию; в первоначальных элементах древних религий мы лишь опредмечивали ощущения, впечатления, производимые на человека предметами физики и астрономии, до тех пор, пока эти предметы не сделались для него объектами науки. Правда, к религиозному воззрению
уже и естественная религия не свободна от предрассудков, ибо от природы, то есть без образования, все люди, как Берно говорит Спиноза, подвержены предрассудкам. И я не хочу поэтому взвалить на себя подозрение, будто если я говорю в защиту естественной религии, то я поэтому хочу также говорить и в защиту религиозного предрассудка. Я не признаю естественной религии как-либо иначе, в ином каком-либо объеме, в ином каком-либо смысле, чем в том, в котором я вообще признаю религию, также и христианскую; я признаю лишь ее простую основную истину. Но эта истина только та, что человек зависим от природы, что он должен с природой жить в согласии, что он, даже исходя из своей высшей, духовной точки зрения, не должен забывать, что он дитя и член природы, что он должен природу, - и как основу и источник своего существования, и как основу и источник своего духовного и. телесного здоровья, - всегда почитать, считать священной, ибо только через ее посредство человек освобождается от болезненных, взвинченных требований и желаний, как, например, от сверхъестественного желания бессмертия. "Станьте близки к природе, признайте ее матерью;
тогда в землю спокойно опуститесь вы в некий день". Как я в "Сущности христианства", определяя человека целью для человека, ни в малой мере не хочу обожествлять его, как это мне глупым образом приписывали, обожествлять, то есть делать богом в смысле теологически-религиозной веры, которую я ведь разлагаю на ее человеческие антитеологические элементы, так же мало хочу я обожествлять природу, в смысле теологии или пантеизма, когда я полагаю ее основой человеческого существования, существом, от которого человек должен себя сознавать зависимым, неотделимым. Как я человеческую личность могу почитать и любить, не обожествляя ее, не игнорируя даже ее ошибок и недостатков, так же точно могу я признавать природу существом, без которого я ничто, и при этом не забывать, что у нее недостает сердца, разума и сознания, которые она обретает только в человеке, и не впадать, стало быть, при этом в ошибку естественной религии и философского пантеизма, делавших природу богом. Истинная образованность и истинная задача человека заключаются в том, чтобы брать вещи и трактовать их так, как они есть, и делать из них не больше, но и не меньше того, что они есть. Естественная же религия, пантеизм, делает из природы слишком много, как, наоборот, идеализм, теизм, христианство делают из нее слишком мало, сводя на нет. Наша задача состоит в том, чтобы избежать крайностей, превосходных степеней или преувеличений религиозного чувства и рассматривать природу, обращаться с ней и почитать ее такою, какова она есть, - как нашу мать. Как нашей родной матери оказываем мы должное ей уважение, и как нам не нужно, чтобы ее почитать, забывать о границах ее индивидуальности, ее женского существа вообще, как мы в отношении к нашей родной матери не остаемся просто на точке зрения ребенка, а относимся к ней с свободным взрослым сознанием, так же точно должны мы смотреть и на природу не глазами религиозных детей, а глазами взрослого человека, исполненного самосознания. Древние народы, которые от избытка религиозного аффекта и смиренного чувства почитали все возможное богом, которые почти на все смотрели религиозными глазами, называли и родителей богами, как это, например, значится в одной гноме Менандра. Но как для нас родители не являются ничем, потому что они перестали быть для нас богами, потому что мы не наделяем их, как древние римляне и персы, правом власти над жизнью и смертью ребенка, следовательно привилегией божества, так же точно и природа, вообще всякий предмет не превращается в ничто, в предмет ничтожный только потому, что мы лишили его божественного ореола. Наоборот, предмет лишь тогда обретает свое настоящее, ему присущее достоинство, когда у него отнимают этот священный ореол; потому что до тех пор, пока какая-либо вещь или существо является предметом религиозного почитания, до тех пор оно рядится в чужие перья, а именно в павлиньи перья человеческой фантазии.
Содержание третьего параграфа заключается в том, что бытие и существо человека, поскольку он определенный человек, находится также в зависимости только от определенной природы, от природы его страны, и поэтому он по необходимости и с полным правом делает природу своего отечества предметом своей религии.
К этому параграфу я не имею ничего другого добавить, кроме того, что если неудивительно, что люди почитают природу вообще, то чему же удивляться, зачем сожалеть или смеяться над тем, что они религиозно почитают в особенности ту природу, в которой они живут и действуют, которой одной только они обязаны своим своеобразным, индивидуальным существом, следовательно - природу своего отечества. Если по этому поводу их порицать или высмеивать, то надо вообще высмеять и отвергнуть религию; ибо если чувство зависимости есть основа религии, предметом же чувства зависимости является природа как существо, от которого зависит жизнь, существование человека, то совершенно естественно также, что не природа вообще или как таковая, а природа данной страны составляет предмет религиозного почитания, ибо только данной стране обязан я своей жизнью, своим существом. Я ведь сам не человек вообще, а данный, определенный, особенный человек. Так, я человек, говорящий и думающий по-немецки, - ведь в действительности не существует языка вообще, а только тот или иной язык. И эта определенность характера моего существа, моей жизни неотделимо зависит от данной почвы, данного климата; особенно же это относится к древним народам, так что нет ничего смешного в том, что они религиозно почитали свои горы, свои, реки, своих животных. Это тем менее удивительно, что древним, примитивным народам по недостатку опыта и образования их страна представлялась всей землей или по меньшей мере центром земли. Наконец, это тем менее удивительно у древних народов, живших замкнуто, когда даже у народов современных, цивилизованных, живущих среди грандиозного мирового оборота, патриотизм все еще играет религиозную роль. Ведь даже французы имеют поговорку: "Господь бог - добрый француз", и даже в наши дни не стыдятся немцы, которые поистине не имеют основания, по крайней мере в политическом отношении, быть гордыми своим отечеством, - говорить о немецком боге. Не без основания говорю я поэтому в одном примечании к "Сущности христианства", что до тех пор, пока есть много народов, до тех пор будет и много богов;
ибо бог какого-либо народа, по крайней мере его подлинный бог, которого, конечно, следует отличать от бога его догматиков и философов религии, есть не что иное, как его национальное чувство, национальный point d'honneur сознание чести. Этим сознанием чести для древних, примитивных народов была их страна. Древние персы, например, как сообщает Геродот, расценивали даже другие народы исключительно по степени отдаленности их страны от Персии: чем ближе, тем выше, чем отдаленнее, тем ниже. А египтяне, по свидетельству Диодора, видели в тине Нила первичную и основную материю животной и даже человеческой жизни.
ШЕСТАЯ ЛЕКЦИЯ.
Конец последней лекции был, в противоположность христианскому супранатурализму, оправданием и обоснованием точки зрения естественной религии, а именно той точки зрения, что определенный и ограниченный человек почитает только определенную и ограниченную природу - горы, реки, деревья, животных и растения своей страны. Как самую парадоксальную часть этого культа я сделал культ животных предметом следующего параграфа и оправдал его тем, что животные -
Много спорили о том, были ли и в каком смысле и на каком основании животные предметом религиозного почитания. Что касается первого вопроса, самого факта почитания животных, то речь о нем заходила главным образом при рассмотрении религии древних египтян, и на этот вопрос отвечали как "да", так и "нет". Но если мы прочтем, что нам новейшие путешественники рассказывают как очевидцы, то нам не покажется невероятным, что древние египтяне, если против этого нет каких-либо особых противопоказаний, так же точно почитали или по крайней мере могли почитать животных, как почитали их еще недавно или почитают даже сейчас народы в Азии, Африке, Америке. Так, например, по словам Марциуса в его "Правовом состоянии первоначальных обитателей Бразилии", ламы почитаются священными многими перуанцами, другие же молятся маисовому растению. Так, бык есть предмет поклонения у индусов. "Ему ежегодно оказывают божеские почести, его украшают лентами и цветами, падают перед ним ниц. У них много деревень, где быка содержат, как живого идола, и если он умирает, то хоронят его с большими почестями". Точно так же "все змеи священны для индуса. Есть служители идолов, которые являются до такой степени слепыми рабами своих предрассудков, что они считают за счастье быть укушенными змеей. Они считают тогда это своим предназначением и думают затем только о том, чтобы как можно радостнее закончить свою жизнь, ибо они верят, что на том свете займут какой-либо очень важный пост при дворе змеиного бога" (Энциклопедия Эрша и Грубера, статья "Индостан"). Благочестивые буддисты и еще более яйны или джайны - индийская секта, родственная буддистам, - считают каждое убиение малейшего насекомого смертным грехом, равнозначащим убийству человека (Болен, "Древняя Индия", т. 1). Джайны устраивают "форменные лазареты для животных, даже для низших и наиболее презираемых пород, и оплачивают деньгами бедных людей для того, чтобы они устраивали ночевки в таких местах, предназначенных для насекомых, и давали им кусать себя. Многие носят постоянно кусок полотна, прикрывающий рот, чтобы не проглотить летающей букашки и не отнять у нее таким образом жизни. Некоторые проводят мягкой губкой по тому месту, на которое они хотят стать, дабы не раздавить самомалейшего животного. Или они носят с собой мешечки с мукой или сахаром или сосуд с медом чтобы поделиться ими с муравьями или другими животными" (Энциклопедия Эрша и Грубера, ст. "Джайны"). "Жители Тибета также щадят клопов, вшей и блох не менее, чем ручных и полезных животных. В Аве с домашними животными обращаются, как с собственными детьми. Женщина, у которой умер попугай, кричала, плача: "мой сын умер, мой сын умер!" И она велела похоронить его торжественно, будто своего сына" (Мейнерс, "Всеобщая критическая история всех религий"). Удивительно, что, как замечает этот же ученый, большинство пород животных, которых в древнем Египте и на Востоке вообще почитали как богов, до сих пор признают христианские и магометанские жители этих стран неприкосновенными. Христианские копты, например, устраивают госпитали для кошек и делают завещательные распоряжения, чтобы коршуны и другие птицы получали в определенные сроки корм. Жители Суматры, по словам В. Марсдена в его "Описании острова Суматры", питают такое религиозное почтение к аллигаторам и тиграм, что вместо того, чтобы уничтожать их, дают им уничтожать себя. Тигров они не решаются даже называть их обычным именем, но называют их своими предками или стариками, "либо потому, что они сами их за таковых считают, либо чтобы им таким образом польстить. Когда европеец велит менее суеверным лицам поставить западни, то они приходят ночью на места и проделывают некоторые церемонии, чтобы убедить животное, если оно поймано или чует приманку, что западня поставлена не ими и не с их согласия".
После того, как я некоторыми примерами подтверждаю факт обожествления и почитания животных, я перехожу к причине и смыслу этих явлений. Я свел причину их также к чувству зависимости. Животные были для человека необходимыми существами; без них он не мог существовать, не говоря уже о том, чтобы существовать как человек. Необходимость же есть то, от чего я завишу; поскольку поэтому природа вообще, как основной принцип человеческого существования, сделалась предметом религии, постольку могла и должна была сделаться предметом религиозного почитания и природа животного царства. Я рассматривал поэтому культ животных главным образом лишь в связи с тем временем, когда он имел свое историческое оправдание, в связи со временем начинающейся культуры, когда животные имели наибольшее значение для человека. Но разве малое значение имеет животное даже еще и для нас, смеющихся над культом животных? К чему способен охотник без охотничьей собаки, пастух - без овчарки, крестьянин - без быка? Не есть ли навоз душа хозяйства, а стало быть, не является ли бык и у нас еще, как это было у древних народов, высшим принципом, богом агрикультуры? Зачем же нам смеяться над древними народами, если они религиозно почитали то, что для нас, людей рационалистических, еще имеет величайшую цену? Не ставим ли и мы еще во многих случаях животное выше человека? Не имеет ли еще в христианско-германских государствах конь для армии большую ценность, чем всадник, для крестьянина бык - большую ценность, чем батрак? И в качестве исторического примера я привел в настоящем параграфе одно место из "Зенд-Авесты". "Зенд-Авеста" в ее настоящем виде есть, разумеется, лишь позже составленная и искаженная религиозная книга древних персов. Так вот там значится, - правда, в старом, ненадежном переводе Клейкера, в части, называющейся "Вендидад": - "Мир существует благодаря уму собаки... Если бы собака не охраняла улиц, то разбойники и волки расхитили бы все имущество". Именно по причине этой своей важности, но, разумеется, также и благодаря религиозным предрассудкам, собака в законах именно этой самой "Зенд-Авесты", в качестве стража-охранителя от хищных зверей, "не только приравнивается к человеку, но ей отдается даже предпочтение при удовлетворении ее потребностей". Так, например, говорится: "Кто увидит какую-либо голодную собаку, обязан ее накормить лучшими кушаньями". "Если сука со щенятами заблудится, то глава селения, где она нашлась, обязан взять ее и накормить; если он этого не сделает, то наказуется изувечением тела". Человек имеет поэтому меньше ценности, чем собака; впрочем еще худшие постановления, ставящие человека ниже животного, находим мы в религии египтян. "Кто, значится у Диодора, - убьет одно из этих (а именно священных) животных, подлежит смерти. Если это была кошка или ибис, то он должен во всяком случае умереть, все равно, убил ли он животное преднамеренно или случайно; сбегается толпа и расправляется с виновным самым жестоким образом".
Однако против этого объяснения почитания животных их незаменимостью и необходимостью говорят как будто даже и приведенные мною примеры. Тигры, змеи, вши, блохи - какие же это необходимейшие для человека животные? Ведь необходимые животные только те, что полезны. "Если в общем, - замечает Мейнерс в своем указанном сочинении, - полезным животным больше поклонялись, чем вредным, то отсюда нельзя заключить, что полезность животных была причиною их божеского почитания. Полезные животные чтутся не в соответствии с их полезностью и вредные - не в соответствии с их вредностью. Как неизвестны и не поддаются исследованию те обстоятельства, которые были благоприятны одному животному здесь, другому - там, так необъяснимы и противоречивы и многие явления в культе животных. Так, например, негры в Сенегале и Гамбии чтут и щадят тигров, тогда как в царстве Анте и других соседних царствах вознаграждают тех, кто убьет тигра". В самом деле, в области религии мы оказываемся прежде всего в хаосе величайших и запутаннейших противоречий. Тем не менее, несмотря на это, при более глубоко идущем наблюдении их можно свести к мотивам страха и любви, которые, однако, сообразно различию людей, направляются на самые различные предметы и сводятся к чувству зависимости. Если даже какое-либо животное не приносит действительных естественно-исторически доказуемых пользы или вреда, то человек все же в своем религиозном воображении связывает с ним часто по случайному, нам неизвестному поводу суеверные действия (3). Каких только чудодейственных, лечебных сил не приписывали драгоценным камням! На каком основании? Из суеверия. Таким образом, внутренние мотивы почитания одинаковы, их проявления различаются только тем, что почитание одних предметов основывается на воображаемых пользе или вреде, существующих лишь в области веры или суеверия, тогда как почитание других основывается на действительной их благотворности или полезности, пагубности или вредоносности. Короче говоря, счастье или несчастье, благо или горе, болезнь или здоровье, жизнь или смерть от одних предметов религиозного почитания зависят и на самом деле, по-настоящему, от других же - лишь в воображении, в вере, в представлении.