Лекции по истории русской философии (XI - XX вв.)
Шрифт:
Чтобы приостановить «таяние» России, необходимы ретроградные меры. «Надо уметь властвовать беззастенчиво!» Для этого следует держать народ в повиновении. Лучше всего, когда он непросвещен. Если позволить ему увлечься науками, исчезнет его «национальное своеобразие». Власть должна всячески противодействовать народному образованию. Если Россия сопротивлялась еще сколько-нибудь успешно «духу времени», то этим она до известной степени обязана безграмотности русского народа. «Надо, чтобы нам не испортили эту роскошную почву, прикасаясь к которой мы сами всякий раз чувствуем в себе новые силы». Тут особенно важна роль православия как существенного компонента византизма. Нечего сентиментальничать о христианстве, изображая его религией любви, одной любви без страха: это христианство «на розовой водице» ничего не имеет общего с христианством настоящим, «христианством монахов и мужиков, просвирень и прежних набожных дворян». Оттого «в наше время, — резюмировал Леонтьев, — основание сносного монастыря
3. Официальный монархизм. Усиление консервативно-монархического направления во многом отразило «попытку создать альтернативу страшному призраку „нового человека“ Чернышевского, представшему перед русским обществом» [ Р. Пайпс]. Убийство народовольцами императора Александра II (1 марта 1881 г.) вывело из либерального оцепенения правящий класс, побудив его всеми мерами противодействовать «революционным попыткам». На стороне монархии выступили такие крупные идеологи пореформенной эпохи, как М.Н. Катков, К.П. Победоносцев и Л.А. Тихомиров.
а) М.Н. Катков(1818–1887), бывший одно время адъюнкт-профессором Московского университета по кафедре философии, позднее занял место редактора «Московских новостей», сделавшихся главным рупором правительственной политики. Его мировоззрение формировалось в обстановке сплочения и активизации радикально-народнического нигилизма, который все явственней принимал социалистическую окраску. Катков считал, что эта «крамола» возникла вследствие «польской интриги», являвшейся, на его взгляд, частью «европейски организованной против нас революции».«…Наши доморощенные революционеры, писал он, — сами по себе совершенно ничтожны… но как орудие сильной и хорошо организованной польской революции, которая не отступает ни перед какими средствами и решилась все поставить на карту, они могут получить значение». Его утешало то, что народ, как ему казалось, преисполнен «ненависти к интеллигенции» и в «смирении сердца» воплощает свое «призвание в человечестве».
Среди причин, попустительствующих нигилизму, Катков называл прежде всего слабость власти. «Что требуется в настоящее время?», — спрашивал он и отвечал: «Более всего требуется, чтобы показала себя государственная власть России во всей своей силе, ничем не смущенная, не расстроенная, вполне в себе уверенная». В этом его особенно убеждала мартовская трагедия. Цареубийство обострило вопрос о самодержавии. В обществе стали распространяться конституционные, парламентарные идеи. Катков реагировал решительно: «Не парламентаризму ли должны мы завидовать, этой пошлой доктрине, везде потерявшей кредит, которая может быть годна только как средство постепенного ослабления власти и перемещения ее из рук в другие». Его идеалом неизменно оставалось самодержавие, которое он ставил выше конституционного парламентаризма. «Государство не устанавливается, пока не прекращается всякое многовластие». Прогресс политического развития, в понимании Каткова, заключался в «собирании» власти, т. е. утверждении самодержавия. Русскому народу не подходит конституционный строй не в силу его политической отсталости, а по причине превосходства его типа развития по сравнению с Западом. Самодержавие неотделимо от национальной почвы, истории и будущего России.
В то же время Катков не закрывал глаза на то, что русское самодержавие не просто с каждым днем становится слабее и теряет авторитет, но и уступает инициативу правительству. Обращаясь к Александру III, он писал: «Россия имеет две политики, идущие врозь — одну царскую, другую министерскую». Сохранение подобной ситуации «может сообщить фальшивое и опасное направление нашему прогрессу». Во-первых, этим подрывается идея централизации: общество приучается иметь дело с правительством, которое заслоняет собой народ с его нуждами от монарха. Во-вторых, «независимое» правительство демонстрирует «непослушание» верховной власти, что само по себе служит пагубным примером для подданных и способно лишь «просто-напросто революционизировать насильно страну» [20] . Идеолог самодержавия ратовал за «оздоровление» власти, т. е. полное превращение правительства в простой административный придаток монархической системы. «Надо, чтобы страна знала, — аргументировал публицист, — под каким солнцем она живет, какое начало управляет ее судьбами, куда она должна смотреть и в каком направлении предстоит ей строиться далее».
20
Сотрудник Каткова Н.А. Любимов в цикле статей под названием «Против течения. Беседы о революции» (1880)
Важнейшим звеном укрепления верховной власти должно явиться земское управление. Через земства, по мнению Каткова, «верховная власть может войти в более тесную связь с народом», объединить под своим скипетром «здоровые силы» общества. Земства должны возглавить представительство «положительных интересов», иначе говоря, «местных организованных элементов»: крупных землевладельцев, поместных дворян и других привилегированных групп населения. Их основой мыслились «нынешние дворянские собрания». В газете Каткова проводилось требование «ослабить в составе земских учреждений представительство темных масс», т. е. крестьян — ведь их нужды и без того известны и «никто, как дворянство, не сможет так последовательно их защищать». От «дарования» дворянскому сословию «политических прав» Катков ожидал не только затухания интеллигентской «крамолы», но и укрепления российской государственности, ее монархического начала.
б) Последовательным консерватором, близко опекавшим катковский лагерь, был К.П. Победоносцев(1827–1907). Духовный наставник двух последних российских императоров, обер-прокурор Святейшего Синода, он в некотором роде стал общим символом политической реакции и застоя, что запечатлелось в блоковских строках:
В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и мгла: Победоносцев над Россией Простер совинные крыла…Победоносцеву выпало первому после убийства Александра II формулировать идеологическую программу нового царствования. В своей печально знаменитой речи, произнесенной в марте 1881 г. на совещании выскопоставленных сановников, проходившем под председательством Александра III, он, в частности говорил: «В России хотят ввести конституцию… А что такое конституция? Ответ на этот вопрос дает нам Западная Европа. Конституции, там существующие, есть орудия всякой неправды, источник всяких интриг». Он относил конституционные учреждения к разряду «ужасных говорилен» — наряду с земствами, судами («говорильней адвокатов») и свободой печати, в которых произносятся «растлевающие речи», расшатывающие устои самодержавия. Победоносцев призывал «каяться». «Нужно действовать», — такими словами под одобрительные реплики императора закончил свою речь обер-прокурор [21] .
21
Победоносцев, подобно Каткову, многие новые явления в русской жизни связывал с «интригой» поляков. Говоря о конституционном ослеплении «quasi-государственных русских людей», он в письме Александру III от 11 марта 1883 г. писал: «Кому была бы от этого радость и победа, так это полякам, которые, несомненно, стоят, скрытые, в центре всякого так называемого конституционного движения в России. Тут было бы для них вольное поле деятельности, вольная игра — и гибель России».
Более полное представление о взглядах Победоносцева дает опубликованный им в 1896 г. и выдержавший пять изданий «Московский сборник». Первое, что обращает внимание, — это критика Победоносцевым идеи отделения церкви от государства. Позиция его в данном вопросе совпадала с учением ранних славянофилов. По его мнению, «этой теории, сочиненной в кабинете министра и ученого, народное верование не примет». Она может быть привлекательна для государства, «потому что обещает ему полную автономию, решительное устранение всякого, даже духовного противодействия». Однако церковь, по занимаемому ею положению, «не может отказаться от своего влияния на жизнь гражданскую и общественную; и чем она деятельнее, чем более ощущает в себе внутренней, действенной силы, тем менее возможно для нее равнодушное отношение к государству». Остается либо предположить неустранимость конфликта между церковью и государством, либо идти на установление государственной церкви.
Победоносцев считал целесообразным второй путь. «Государство, — доказывал он, — не может быть представителем одних материальных интересов общества; в таком случае оно само себя лишило бы духовной силы и отрешилось бы от духовного единения с народом. Государство тем сильнее и тем более имеет значение, чем явственнее в нем обозначается представительство духовное. Только под этим условием поддерживается и укрепляется в среде народной и в гражданской жизни чувство законности, уважение к закону и доверие к государственной власти». Предлагаемая Победоносцевым система государственной церкви основывалась на идее «единоверия народа с правительством», исключавшем демократизацию и секуляризацию как духовной, так и политической жизни. Он хорошо сознавал, что на принципах плюралистической религиозности, свободы совести (и личности!) невозможно удержать обветшавшее здание русского самодержавия.