Лексикон
Шрифт:
Волнение усиливалось. Ласку, впервые с начала пути, посетил жестокий приступ морской болезни. Ощущение было омерзительным: хотелось свернуться в комочек и умереть…
Девушка лежала пластом на койке, с болезненным содроганием прислушиваясь к царящим в теле ощущениям: желудок вместе с кораблём мучительно медленно заползал на водяную гору – и с тошнотворной слабостью соскальзывал вниз, взбалтывая все потроха, словно ведёрко с мутной водой. Озорник по-прежнему корпел над расчетами. Лишь изредка, когда крен становился особенно крут и гора бумаг на столе начинала шевелиться, грозя упасть на пол, он протягивал руку, останавливая её –
– Эвон ты где… Спишь, нет?
– Какое там сплю… Муторно, мочи нет…
– Так я и думал. Тут половина наших мается: которы не призраки, почти все. На вот, заешь.
При слове «еда» горячий комок тошноты толкнулся в горло. Ласка со стоном замотала головой.
– Надо поисть, надо! – настойчиво ворчал медведь. – Хлебца с солью кусочек – от морской болезни само верно дело; сам знаю… Под Севастополем, помню, на шаланде одной каботажем шли – только так и спасались… Давай, жуй, легче сразу станет…
Девушка с трудом села, переждала накативший приступ тошноты, дрожащей рукой взяла из когтистой лапы подсохший ломоть и принялась жевать. Проглотить чёрствый хлеб удалось не сразу.
– Во. Исть можешь – выходит, и работать можешь, – невозмутимо констатировал Потап. – Пошли, там у инженера нашего динама барахлит.
– Какая ещё «динама», ты о чём вообще… – слабым голосом запротестовала девушка. – Меня вывернет сейчас…
– Пошли, давай, пошли! – медведь был неумолим. – Кто совсем от качки помират, у того нутро хлебу-то не приемлет… А раз проглотить смогла, знать, не так всё страшно. Не хлеб лечит, работа… Для тебя ж стараюсь! Эвон, на Льва посмотри: и не мучается совсем…
– А? Что? – отсутствующе спросил Озорник.
– Да ничего, пиши… Барышню твою подлечить надоть…
– Да-да, конечно… – судно в очередной раз накренилось, и Лев ловко поймал ползущую по столу чернильницу.
«Ах, так!» – Ласка со стоном встала на ноги. От резкого движения застучало в висках.
– Ну, где там твоя «динама»?! И кстати, Потап, чего это ты Лидделла «нашим» называешь? Какой он «наш»? – поинтересовалась девушка.
– Наш и есть… Что ж такого… Я зверь военный, на вещи эти так смотрю: ежли ты на нашей стороне, значит, наш.
– Ага… Только учти: Стерлинг себе на уме, и команда его тоже. Мы никакие не друзья, просто союзники – временные.
– Знаю, не дурак! Но покуда вместе держимся – надо заодно быть; иначе худо выйти может... Твой-то пишет всё? – сменил Потап тему.
– Угу… До меня ему, похоже, никакого дела нет, – вырвалось у Ласки.
– Это ты зря… Занят он очень, иной раз и поесть забыват – видать, важные писульки-то… В Севастополе, помнится, тоже был один, из дворян, батареей на четвёртом бастивоне командовал… Как свободна минута – так он блокнот сразу достаёт, карандашик, и ну чёркать чего-то… А командир хороший был, справный; солдаты его уважали, да. Тоже, кстати, Львом звали.
Потап был на редкость разговорчив. Ласка не сразу сообразила, что медведь таким образом отвлекает её от собственного болезненного состояния – причем весьма успешно; когда они достигли генераторной, девушка уже
– Это на случай, если нам придется покинуть корабль, – пояснил инженер. – В конце концов, мы-то можем добывать себе пищу в пути, охотиться – а вот «стим бойз» требуется электричество…
Работа и впрямь подействовала на Ласку благотворно. Как это обычно бывает, стоило справиться с одной неполадкой, как тут же потребовалось починить что-то ещё, заменить ненадёжную деталь, отрегулировать натяжение пружины… Морская болезнь отступила, а потом и вовсе забылась: закончив, наконец, работу и вытирая руки от смазки, девушка с удивлением поняла, что чувствует себя превосходно! Вернувшись в каюту, она бросила взгляд в иллюминатор. Вспышка молнии высветила на миг курящуюся мельчайшими брызгами водяную гору… Ласка поспешно отвела взгляд.
– Лёва! Нам нужно поговорить.
Озорник оторвался, от расчетов.
– Да… Я тебя слушаю.
– Скажи мне, что ты задумал? И… Как мы будем дальше?
– Я не могу сейчас ответить на второй твой вопрос, – вздохнул Озорник. – Я просто не знаю. Слишком много разных «если»…
– Тогда ответь на первый!
– Я ведь уже говорил тебе: наш мир стянут незримой сетью. Я хочу её разорвать.
– Как?! Что это будет – конкретно?
Озорник вдруг сдвинул с глаза повязку. Ласка на миг испугалась, что Лев хочет применить свои нечеловеческие способности – прямо здесь, сейчас, чтобы прекратить этот разговор… Но напарник лишь устало потёр веки.
– Представь себе мир – разрезанный, точно спетый арбуз; рассеченный на мелкие дольки… Представь сотни малых планет, кружащих в бесконечном вальсе… Знаешь, каким будет небо над головой их обитателей? Словно бархат, усыпанный огромными самоцветами… Сотни миров – и каждый из них уникален, каждый непохож на своего соседа… Никаких колоний, никаких государств-сателлитов, никаких империй, сокрушающих утонченные древние цивилизации железной поступью солдафонов...
– Лёва… Но это ведь безумие! – Ласка растерянно глядела на своего товарища. – Ты… Даже если это удастся… Неужели ты думаешь, что кто-нибудь выживет после… Такого?!
– Конечно. И выживших будет куда больше, чем погибших; неизмеримо больше! Да, полностью избежать жертв не выйдет, но… Я ведь хочу не просто перекроить мир; я хочу дать человечеству шанс начать всё заново, избегая фатальных ошибок. На этот раз прошлое останется неизменным – люди должны помнить, каким всё было… А будущее всецело находится в их руках.
– Ты не можешь расколоть Землю… Там же раскаленная магма, она сожжет…
– Неужели ты думаешь, что я этого не предусмотрел, – поморщился Озорник. – Впрочем, моя вина: наверное, я привел плохую аналогию с этим арбузом… Мне придется перекраивать само пространство, саму природу мирового эфира, изменять некоторые фундаментальные физические законы… Сейчас я перепроверяю свои расчеты – благо, у нас выдалось спокойное время; и не нахожу ни единой ошибки. Скажи, Маленькая Ласка, ты веришь мне?