Лёлита или роман про Ё

Сеничев Сергей

А началось с того, что брат приехал, Андрюха, младшенький мой. Ну как младшенький — младшенькая у нас Светка, чудо в перьях, тридцать три несчастья. Бабе сорок через полгода, а со стороны — салага и салага.

Ей бы эту историю и рассказывать — тот ещё Баян. И сюжетов не меряно, притягивает она все эти катаклизмы, что ли? У меня тогда грешным делом мелькнуло даже: а не из-за неё ли всё и… Ну да, опять же, чего уж теперь…

Короче, приехал Андрюха. А жалует он нас в пятилетку раз. И обычно без предупреждения, натуральным снегом на голову. А тут погоду как с собой привёз — первое настоящее тепло того запоздалого лета. «Вот это я понимаю гостинец!» — это уже Анька, жена моя, если сами не сообразили. И чего теперь? —

говорит. — На огороде, что ль, сидеть? Мне: иди заводи, Светке звонит: хватай своих и сюда двигайте — поедем Андрюхе красоты казать. Он: что? вот так вот, не выпимши, не закусимши? А там, говорит моя Анечка, и напою, и накормлю — такой день да не украсть? И давай сумки набивать.

А места у нас и в самом деле чудесные. Зря, что ли, братан в глаза прямо и говорит: не к вам я езжу — на воздух здешний полюбоваться, небушком родным подышать. И ведь прав стервец: есть в тутошних широтах что-то неповторимое. Опять же, Ока под боком. Собрались, в общем, на раз и два…

А за воротами уже гудят: Светка с Вольдемаром подкатили с пацанами своими. Тимке восемнадцать, студент, из тех, что ботаниками зовут. Друзья — кто по клубам шарится, кто уже бабки рубит по-тихому, а этот сутками за компутером — не подойди. Светка жалуется: двух слов от него за день не услышишь. «Тим, ты ел? — Ел. — Пойдёшь куда? — Не-а». И всё тебе общение. Единственный, на кого реагирует — Егорка. Тот у них поздний, шести нет, а дружные — хоть кино снимай. Тим даже сказки ему на ночь читает — идите, говорит, зеркалом своим кривым любуйтесь, а мы уж тут сами. Овсянку по утрам сам варит — и себе, и мелкому. Одно слово: старшой. Хорошие, в общем, пацаны. Правильные. Не то что моя Шпана Валентинна…

Нет, так-то Лёлька прелесть редкая. Просто обидно немножко: у Светки одни мужики, а я как в малиннике. А шпаной зову исключительно за возраст — тринадцать егозе, вот и строит нас: она же хоть и шпана, а Амадеус, наша Лёлечка, взяла и выжила вопреки всем прогнозам. А мы радуемся и терпим порой, чего ни один Макаренко бы не стерпел. Ведь это ж Лёлька!..

Единственная, между прочим, кто закочевряжилась тогда ехать: вечером, видишь ли, футбол, наши, видишь ли, с греками рубиться будут, а она должна в это время курицу горелую грызть да ноги в воде бултыхать, потому что ясно же, вернуться не успеем и тому подобное. Главное, нам, мужикам, до барабана, а этой вынь да положь.

Анька: ну ты чо? какие ещё греки? ты с дядькой каждый день, что ли, видишься? — молчит, щёки надула, ни да, ни нет. Хотя видно же: так уж, для проформы бунтует, хочет, чтобы поуламывали. И тут Андрюха: полностью, говорит, с племяшницей солидарен. Пускай, говорит, эти ненормальные отправляются комаров кормить, а мы щас пивка возьмём и поглядим, как наши орлы этим ахейцам чо положено куда надо натянут, ты пиво-то уже пьёшь, подруга? Подруга не выдержала, прыснула и умаршировала типа матери помочь собираться. Андрюха кивает: учись, дерёвня, а по глазам вижу — ему и самому такой расклад больше по душе. Но — мероприятие! И дисциплина должна превалировать, а-а-а как же!..

…А вот тут стоп…

…Андрюх, не перебивай!

…Стоп, сказал. Туманно, брат, излагаешь. А надо внятно и по делу. Типа: такого-то числа ко мне, такому-сякому, беспартийному, не привлекавшемуся, сорока семи лет…

…Слушай, отвянь…

…Спокойно!…

…Отвянь, сказал!..

…Ну ты тихо, тихо граблями-то!.. такого-то числа такого-то месяца ко мне нежданно нагрянул брат Андрей — молодой, подающий надежды писатель…

…Фу ты молодой выискался! Год разницы, а туда же…

…А это уж не вам, Валентин Палыч, судить. Кому положено очень даже ещё и подающий… А на греков под пивко я и впрямь поглазел бы с куда большим, чем костры палить, водочку разливать да гусениц от шашлыка вилкой гонять!..

…Слушай, вот ты чего всё время встреваешь? Рассказываю,

как могу… Короче: багажники сумками набили, стульями складными, одеялками всякими. Мангал запихали, угля мешок, карабинчик пневматический до кучи — мальчишки любят…

…Ещё бы не мальчишки, самого за уши…

…Сделай милость, заткнись, а?..

…Всё, всё, молчу, как нету меня тут…

…А тебя т у т и нет…

Упаковались, значит, а у Лёльки новый прибамбас: пусти, пап, за руль. Я, понятно, сдерживаюсь. Тысячу ведь раз уже говорено, чего опять-то? А тут и Анька туда же: да ладно тебе, пусть порулит маленько, всё равно ж, считай, всю дорогу по полю. И Андрюха, подзуживает: жмот ты, Валюх. Жмотом был, жмотом и помрёшь! А я же упёрся уже, и хоть и понимаю, что девонька моя на педали жмёт не хуже материного и что охота ей перед дядькой порисоваться; а — нет и всё.

…Валь, а я, знаешь, тогда ещё подумала: может, зря ты ей повести не дал? Может, если бы она везла, тюкнулись бы мы в какую канаву, и… ну так, не насмерть, без особого членовредительства… и чёрт бы с ним, с джипом… Да я бы и насмерть согласна — только чтобы я одна, зато…

…Анют, не надо. Сто раз уже говорили. Хватит.

В общем, не пустил я мою Лёлечку за руль. Плюхнулась она рядом — дверью только шарахнула как калиткой. В расчёте, что взорвусь и прогоню телик смотреть. Ну вот не хотела ехать, и всё тут. Подсознательно, наверное, но очень не хотела. Сидит и в окно пялится. Знает партизанка, как я этого не люблю. А куда деваться: любишь не любишь — терпи («жлоб»). И эти двое — тоже молчком. Сатрапа, видишь, нашли. Ладно, думаю, доедем, разгребём. Вольдемару кивнул, чтобы не отставал — покатили.

Что интересно, когда Анька предложила не пилить до Оки, а свернуть в лесок, на наше место, Лёлька вдруг, как ни в чём не бывало: па-а-ап, поехали на реку. Тут уж и у меня отлегло: пап! — не злится, значит. И правда, говорю, айдате к воде, искупаемся, туда-сюда… А Анька с Андрюхой в один голос — на поляну давай, в лес!

Ну, в лес так в лес, бес с вами, свернул…

А по левую руку в трех кэмэ деревенька наша, вот только что не родовая. Вон она, киваю, Андрюх, Шивариха-то, может, туда сразу? Он: да там кто живой-то остался ли? Здрасьти, говорю: тётка, чай. Лёлька вдруг: ой, а у тёть Гали такие пирожки с ревенем здоровские, да, мам? Да, говорит Анюта. Да-а-а, говорит Андрюха, на обратном надо бы заскочить. Ну, на обратном, говорю, так на обратном, и — на просёлок.

Минут через десять были на месте. Выгрузились. Я тесак в руки и за костерок. Светка одеяла стелет. Анька на них посуду мечет. Вован тут же под капот полез — ему чего ни делать, лишь бы рук не марать. Пацаны за винтарь. А Андрюха на травку и вверх уставился — гость, блин… Идите, говорит, все сюда, лягте-посмотрите: Болконский со своими облаками в полном пролёте. Я, говорю, те щас такого подойду! Нет — заладил: иди и приляг. Ну вижу, говорю, красиво, облака, и чего? Дурень, орёт, так просто же не разглядишь, тут обязательно лечь надо. В общем, в своём репертуаре…

Я краем глаза за Лёлькой слежу: ходит, земляники ищет последние. По луговинам-то ягоды ещё полно, а тут, в тенёчке, одна на гектар. Но вроде не дуется. Или скрывает, её разве разберёшь… А сестрёнка уже вопит: и чего??? налить некому? Андрюха: как это некому! поднялся, делит по чашкам. Анюта хлеб стругает, молодёжь свистит. Пир, короче. Пикник на обочине, как говорится.

По первой приняли за нас за всех, за фамилию, за здоровье, встречу и так далее. Ну и я, конечно, принял. У нас с Анютой уговор: сюда я вожу, назад она. Поэтому так только, чокается и язык мочит. Володька — тот даже не понюхал: сразу — я пас. И сидит окрошку наворачивает. Тоже вот интересно: жрёт за троих, а худее жердя. Не в коня, значит… И Тимка наотрез — пивком обошёлся. Правда, у него, чудилы, полбаклашки пеной да на скатерть. Мамкин, в общем, сын…