Лёлита или роман про Ё
Шрифт:
Всего пару часов назад это место было самой уютной на свете поляной, теперь мы ступили на неё как на минное поле. Но земля под ногами не взрывалась, не проваливалась и даже не горела. Напротив: мокрая это была земля — и трава, и подлесок превратились в зелёное месиво наподобие силоса.
Тим направился к машине.
— Дядь Андрей! Она вся в крови!
— Чего ты городишь? В какой крови? Откуда здесь кровь?
— Да говорю же в крови… Весь левый борт…
— Тут везде кровь, — Лёлька: присела на корточки, провела по траве рукой и показала мне ладошку.
И
Меня бы, наверное, тоже вывернуло. Но тошнотничать было некогда. Кровь — это уже плохо. Это очень плохо — кровь. И, заорав — Тима, валим! я схватил племяшку в охапку и бросился к дальней границе этой жуткой арены, туда, откуда приехали утром. Глядеть под ноги не решался, чувствовал только, как штанины всё выше пропитываются липким и наверняка багряным.
— Пусти, я сама, — Лёлька высвободилась и понеслась рядышком, схватившись за мой локоть.
Минуту спустя кровь под ногами кончилась, теперь мы бежали по благословенно сухому песку, и я мечтал лишь об одном: как можно скорее оказаться на краю этого проклятого леса, а там уже — ползком ли, как ли — добраться хотя бы до спасительной родной деревушки.
Я вдруг отчётливо вспомнил нашу тихую Шивариху. Крытый растрескавшимся шифером тёть Галин домик с круглый год негасимым дымком из асбестовой трубы. Тенистый сад с чёрным от времени колодцем в дальнем углу. Угрюмого рыжего пса, дремлющего на крыше будки, нежащуюся в луже свинью и купающихся в пыли кур…
Господи, как же хотел я оказаться сейчас там и услыхать с крыльца хмурое Валюхино: ну и где вас носит? я тебе бестолковому чего велел?..
Мы не промчались и километра — колея снова оборвалась. Впереди высился беспросветный густой ельник. Это был классический тупик.
— Та дорога? — захлёбываясь не столько от бега, сколько от отчаяния, спросил я у запыхавшегося же Тимки.
— Тут другой нет…
— Может, там, дальше? — выдохнула Лёлька.
— Нет, роднуль, — и я попятился, — никаких больше дальше…
Моё пессимистическое сердце сообразило, что теперь, кроме этой самоорганизующейся чащи, вокруг нет вообще ничего. Я поверил ему и повёл ошалевших детей назад. Лес недвусмысленно давал понять, что спешить некуда. И мы не спешили — очень уж не хотелось обнаружить, что эта предательская дорога укорачивается прямо на глазах…
От Тимкиной бравады не осталось и следа. Лёлька тоже сочла за благо не мешать дядьке думать за троих. А задуматься было о чём. С окружившим нас пространством творилось нечто насмерть противоречащее всем известным мне законам мирозданья. Не успело отмениться, разве, тяготение.
— И телефон не работает, — прожурчала племяшка тоном, каким сообщают о необычайных приятностях. Типа: глядите-ка, снег выпал! или, там: ой, птенчик, птенчик…
— Мой тоже, — откликнулся Тим, — давно уже.
А вот это уже совсем отлично… Сам-то трубы я в лес не захватил: все, кого хотел слышать сегодня, уместились в две машины. А к вечеру нас вон как поредело…
— Он у тебя светится хотя бы? Сколько там натикало?
— Полпервого!
— Что??
— Половина первого, говорю…
И мы прикусили языки — загнанно и безнадёжно:
— Странно, да? — перешёл я вдруг на Лёлькин говорок («ой, птенчик») — Ночь, а светлынь.
И захохотал. Бесстыже вылупился на напуганных не меньше моего детей и заливался глухим жалким смехом, пока Лёлька не залепила мне короткую, но капитальную оплеуху.
Вы знаете, срабатывает. Буквально: как рукой сняло.
И не успел удивиться неожиданной тяжести девонькиной ладошки, как схлопотал ещё одну — контрольный в голову — уже с размаху. А она так же молча отвернулась и пошла дальше. И я поплёлся следом, притворно гадая, отчего это вздрагивают её худенькие плечи…
Мы вернулись к нашей истерзанной поляне.
Я попросил ребятишек отложить вопросы на потом, засунуть брезгливость поглубже и как можно скорее собрать всё, что может пригодиться. Что может? Да всё, что найдёте. Одежду, одеяла, бутылки с водой — если уцелели. И еду — еду, какая попадётся, тоже надо собрать… Ну, ладно… Сказал же, ладно, с едой сам разберусь… Ты, Тимк, машину обшарь, рюкзак, вон, возьми и набивай, а ты, Лёленька, главное ищи — спички, ага? Они где-то у костра должны быть… Только если что, бросайте всё, и сразу ко мне.
«Если что» в специальном разъяснении не нуждалось. Теперь оно означало что угодно. Слоны, например, не шли из головы. Кто знал, когда и откуда могут появиться они опять. И что они вообще такое…
Я понимал, что прикрыть ребятню от неведомой силы смогу вряд ли. Но ничего другого на ум не приходило: нужно быть рядом и точка. Всегда быть как можно ближе, на расстоянии вытянутой руки. Это последнее, что оставалось — перед лицом любой опасности держаться за руки. А там уж как бог…
Н-да, Палыч… Что-то часто ты стал кивать на него. Пусть даже и вот так, обиняками… Да будь он на самом деле — идеальный же случай счёт предъявить: ну и чего, дескать, герой? сорок лет обходился, а тут…
Слаб человек. Ох слаб!
А может, это он уже и предъявляет, м-м-м?..
Мародёрство осложнялось тем, что таинственные мамонты (а почему нет?) потрудились над поляной на славу. Они укатали её так, будто топтались на каждом метре по часу. Сумка с припасённой на выброс снедью была выпотрошена, а её и до того мало аппетитное содержимое бесследно рассеяно вокруг.
Я подобрал чудом уцелевшие полбатона да несколько кусочков курятины. Немедленно, пока совсем не пропитался, общипал хлеб, и его осталось всего ничего…
Наткнулся на мокрый, хоть выжимай, Егоркин свитерок, но даже и подбирать его не стал. Стряхнул и скатал пару выживших в набеге одеял со скатертью-самобранкой.
Лёльке повезло больше: сняла с сучка мирно провисевшую там отцову джинсовку и тут же облачилась в неё, сухую и чистую. Не столько от холода, сколько потому что папина. Милая моя девочка! Как же ты не хотела-то сюда.
— Есть! — закричала она. — Только рассыпались и мокрые.
— Собирай все! Все до единой. Высушим.
— Наплюйте, я целый коробок надыбал, — похвастался Тимка из «жигулёнка».