Лена и ее любовь

Куккарт Юдит

Вкрадчивым, как всегда, голосом агентша приглашала ее на кастинг. Только услышала в трубке этот голос из Берлина, тут же представила себе длинные женские ноги, такие, как на рекламе колготок. С самого августа она всерьез не работала. Ведь телестудии находятся в Бабельсберге, под Берлином.

— Ночным поездом можешь и домой иногда съездить, — уговаривала агентша. — Мать у тебя умерла вот уже полгода как. Что ты там вообще, в этой дыре, делаешь? Где это такое находится?

Лена, видя перед собой длинные ноги, на полдня слетала в Берлин. И получила роль.

— Три месяца я буду сниматься в сериале, — сообщила Людвигу. — В Берлине.

— Жаль, что матери не узнать об этом, — ответил вместо Людвига Дальман. А Людвиг, стоя на холоде у ступенек в саду, произнес одно только слово: «Жалко».

Через два дня у

него в руках был контракт на должность статиста в Оперном театре. Правда, фамилия написана с ошибкой, но зато к работе можно приступать немедля. В это время года многие болеют, поэтому администраторша из актерского отдела позаботилась о нем тотчас же. Пятьдесят марок за каждую репетицию, пятьдесят марок за каждый выход. Определила его на «Аиду». В репертуарном плане двадцать шесть представлений, так что заведующий труппой будет счастлив заполучить такого вот Людвига. Люди с такими вот лицами им не часто попадаются.

— А какое у тебя лицо? — заинтересовалась Лена.

— Кажется, красивое и непроницаемое — так она, вроде, сказала.

— Ага. А у самой декольте до пупка, на столе плюшевый медвежонок и на компьютере вазочка с конфетками!

— Точно, — подхватил Людвиг, — и еще шарфик вокруг шеи. А тебе это откуда известно?

— Я вообще-то в театре тоже работала, — фыркнула Лена. — Знаю таких. Завидят мужчину — очки снимают, и с первых слов растекаются медом: может, это судьба? Или хоть один обеденный перерыв! Такие умеют губы подкрашивать, не глядя в зеркало, и при этом еще гороскоп расскажут на ближайшее десятилетие. А подробности, говорит, сообщу тогда, когда вы ко мне домой заглянете на чашечку чая или на винца глоточек!

— Да, но при этом весьма любезна. Я ведь и пришел к ней по знакомству.

— Как? По какому-такому знакомству?

— От Мартины.

— Какой-такой Мартины?

— От твоей Мартины, — ответил Людвиг.

А та в ателье работает помощницей. Мать очень больна, и Мартина хочет быть к матери поближе.

— Да? А бэбифон она берет с собой на работу?

Лена яростно схватилась за пуговицу на Людвиговой рубашке, крутит-выкручивает. Развернулась, поднялась к себе в комнату, пора и в Берлин собираться. Так, брючный костюм, блузочка, юбочка и два пуловера, три маечки, потом двоечка, трусиков семь штук, лифчика два — хватит, теперь бикини, носочки, колготочки, еще туфли на высоченном, и никакой пижамы, зато пара тренировочных и большое-большущее банное полотенце. Людвиг позвонил вечером, слышно тяжелое дыхание. Курит? Вздыхает? Честное слово, не разберешь.

— Ты во сколько завтра уезжаешь? — его вопрос.

— Очень рано, — ответ.

— Тогда ложись спать. И еще — позвони из Берлина.

И улыбнулся в трубку! Нарочно для нее. Вот что она расслышала. А тут он и нажал на рычаг, разъединился. Разъединился, а почему бы им утром не встать в одно и то же время?

Ночью сильный снегопад.

Наутро одна-одинешенька пошла на вокзал. Да, Людвиг скоро тоже отправится на репетицию. В один день начинают они новую жизнь. Каждый для себя. Вот где опасность — ею допущенная намеренно, Людвигом из равнодушия. Так?

Поезд на третьем пути, и дежурный по перрону, которого она помнит с детства. Под форменной курткой красный шерстяной свитер, отправляет скорый поезд, а сам наступил в лужу и не заметил.

Весь вывернулся, застрял между двумя передними сиденьями! Дальман поддерживает беседу с Беатой. Попыхивает на Лену перегаром. А Беата на заднем сиденье кивает и подхихикивает, и лет ей около двадцати, и обаятельна она, как лимонный кекс свежей выпечки под сахарной белой глазурью. Беата говорит по-английски, вот Дальман и затеял с ней беседу, он ведь тоже умеет на английском изъясняться.

— Sorry, «сорри», — на раскатистом двойном «р» он особенно настаивает, — наша Лена тоже целых три месяца играла в сериале. А потом ее героиня уехала, по-моему, в Португалию, потому что Лене расхотелось сниматься, — и Дальман хлопает ее по плечу, чтобы Беата уж точно знала, кто тут Лена.

С той минуты, как в машину подсела Беата, лица у Дальмана и у священника такие, будто они кошка с собакой. Один не любит, другому не должно любить женщин. А Беата в это время заплетает, что если — паче чаянья — ей не удастся стать знаменитой, то она непременно займется изучением медицины. Но надо ей в

кино, и вот она на пути к киноэкрану, в настоящий момент в красной машине «вольво». При этом она то и дело хохочет, как по молодости многие женщины, когда не подпускают к себе близко. В Берлин ее пригласили на кастинг, для какого-никакого сериала. Они как раз искали польку, которую брат заставляет зарабатывать на панели, а потом та собирается открыть частную балетную школу. И Беата опять заливается смехом, сохраняя томность взгляда, обещая готовность и горячность. Милая и непредсказуемая. Роль уж точно получит.

— Неправда, Лена, — поддерживает разговор Дальман. — На телевидении все ряженые-переряженые, а верность хранить не хотят и не умеют.

— Мне все равно, — вставляет Беата. — У меня нет постоянного друга.

— У меня тоже нету, — проговорился вдруг Дальман. И застыл с вытаращенными глазами, как чучело. Затем продолжил: — Вот Лена, наша Лена, пытается вывести разговор на другой уровень, а все потому, что у нас пассажир в машине.

А Лена вообще-то и рта не открывала. Сдвинула солнечные очки поближе к переносице. Венчиком впереди на столбе аистиное гнездо, пустое. День в самом разгаре.

С февраля по апрель Дальман и Людвиг сидели вдвоем перед телевизором и грызли земляные орешки. Иногда, так она себе представляла, на белом диванчике Дальмановой матери сиживала с ними и Мартина. Дальман, так она воображала, подкладывал гостям чистые салфеточки, чтобы не пострадала обивка. Точно как делала его мать.

«Все вместе, каждый за себя» показывали с понедельника по пятницу, и когда Лена появлялась на экране, Дальман и Людвиг точно знали, что грим на ее лице далеко не первой свежести. С семи утра она перед зеркалом заучивала выправленные тексты, под руками мастерицы из гримерной, которая стирала с ее лица заспанную козью морду, работала губочками и кистью, накладывала грунтовку и краски, согласовывала помаду с блузкой, а при этом заглядывала в текст у Лены на коленях, искала в зеркале ее взгляд и произносила вслух то, что Лена лишь мысленно повторяла, а именно: «Какая глупость!»

— Верно.

— А ты раньше чем занималась?

— Играла в театре.

— А ушла почему? Из-за денег?

Лена замолчала. А потом сказала такое, что сама не очень поняла, но зато очень хорошо прочувствовала:

— Кулисы нельзя выносить за рампу.

— Понимаю, — сказала мастерица из гримерной, и лак для волос легким облаком окутал голову Лены.

Дальман звонил по воскресеньям, как когда-то мать. Людвиг звонил ежедневно.

Она проживала в квартире из полутора комнат в Шенеберге, вход в глубине двора, печное отопление, балкон на север и без ванной. То есть ванна как таковая стояла в кухне на деревянном постаменте. Предыдущий жилец оставил всю обстановку, а именно — потрескавшийся коричнево-кожаный диванчик, кровать из толстого картона, гвоздь в прихожей вместо вешалки и голубку, несущуюся в уборной. Яйцо Лена выкинула во двор. Голубка взмыла в небо, уронила перышко, вернулась и с карниза на крыше нагадила на коврик перед дверью борделя. Часы работы: 14.00 — 1.00. Ближе к часу ночи отворялись окна в тесных комнатенках, а в баре женщина лет сорока ставила «Absolute Beginners» [14] . Последний танец! И так каждую ночь. Тихо только по воскресеньям. Женщина из бара жила на пятом этаже, и Лена слышала, как когти ее овчарки, когда ночью она сама себя выгуливает, скребут линолеум на лестничной площадке, в глубине двора. В холодные мартовские дни Лена включала обогреватель, положение три, или лежала на кровати. Отрываясь от книжки, видела иногда девушку в квартире напротив. Квартира такая же, только балкон на южную сторону. Из Хорватии, живет с мамой. Та вышивает розовыми с голубым нитками и занимается цветами в балконных ящиках, пока дочь в нижнем этаже дома выходит на смену. Через три недели Лена и мать начали здороваться. Ночью около половины второго дочь растирала себя под лампой на кухне. Не задергивала штор, не выключала света. Тихо-спокойно терла и терла, и Лена в последние секунды перед сном отмечала для себя уверенность ее движений.

14

«Absolute Beginners» — песня в исполнении Дэвида Боуи.