Лена
Шрифт:
Снова потянулись поля, лужи, озими. Показалась кривая одинокая сосна с изогнутыми сучьями. Дементьев почему-то любил ее. Когда он подъезжал с той стороны к Шомушке, эта сосна встречала его на повороте дороги, тихая и приветливая, и словно указывала туда, где деревня, где река Медведица, где Лена.
Теперь сосна стояла, словно чужая, и равнодушно шевелила своими тяжелыми лапами.
— Ну, бойся, — сказал Дементьев жеребцу и выплюнул окурок в лужу.
7
Шесть дней от зари до позднего вечера бригада возила на поля сыпец.
На беду испортилась погода. Просыпаясь, Лена первым делом глядела в окно, но каждый день видела одно и то же: все небо обложено неподвижными серыми облаками, а под ними низко-низко, чуть не задевая за крыши, летели рваные, как ветошь, тучки. Днем и ночью, словно сквозь сито, сеял дождик, и мокрые воробьи попискивали под застрехами. В обед в избах приходилось жечь керосин. Дорога, которая стала было просыхать и на горбинах уже не оставляла следа, снова расквасилась. Лошади вконец измучились. Их перестали гонять на пашню и вываливали кучи прямо на дороге. Лена пристала к Анисиму, чтобы он сплел кузова, и вся бригада стала разносить сыпец на себе, прикрепив эти кузова на спину.
Так было шесть дней, а на седьмой день на поле пришел председатель Павел Кириллович.
Он отозвал тетю Дашу в сторону и, глядя в ноги, сказал:
— Больше со скотного двора навоз брать запрещаю. Хватит. И назавтра кони занаряжены в другую бригаду. И так больше других навозили.
— Да как же вы нас с другими равняете! — удивилась тетя Даша. — Ведь нам и надо больше, чем другим.
— Не дам вам больше, чем другим. Вот бумага пришла — десять центнеров зерна передать «Красному пахарю». У них не хватает. А у нас будто хватит! Не дам я вам семян выше нормы.
— Ты не шути, председатель, — тихо сказала тетя Даша. — Для чего, думаешь, мы тут полную неделю мокнем? Агроном-то тебе что говорил?
— Не агроному отвечать, а мне. Где я вам зерно возьму?
— Так ведь правление-то согласно?
— Тогда было согласно, а теперь не согласно. Пусть райзо официально напишет, тогда будем разговаривать.
— Нет, обожди. Сейчас я ребят позову. Лена!
Но Павел Кириллович повернулся и, весь сжавшись от дождя, зашагал в деревню.
8
Работалось в этот день плохо. С поля ушли раньше обычного. Вечером в избе у Лены комсомольцы устроили собрание, с протоколом, с резолюцией — все честь честью. Порешили взять недостающее зерно из личных запасов и разошлись уговаривать на это своих отцов и матерей. Уговорить оказалось нелегко. В прошлом году хлеба пожгла засуха, и у некоторых колхозников в сусеках к весне ничего не было. Но все-таки после долгих разговоров почти всех удалось уломать. Один Никифор никак не поддавался на это дело. Сперва с ним беседовала Настя, потом пришлось пойти Лене. Как только Лена намекнула о зерне, Никифор взял газету и не стал слушать. Без толку пробившись часа два, Лена махнула рукой и, прикинув в уме, сколько обещают дать
— Это что же вы — дураков ищите? — такими словами встречали ребят родители. — Один должен последнее отдать, а другой станет булки печь? И не просите. Коли все дадут, так и я дам.
Пришлось снова приниматься за Никифора. У него перебывала почти вся бригада. Гриша даже заходил к нему в кузню «нажимать на сознательность». Кончилось тем, что Никифор выгнал его и заперся.
В воскресенье Лена отправилась к Никифору, твердо решив просидеть у него хоть полные сутки, а зерно выпросить любой хитростью. Она пришла к нему рано утром.
Никифор сидел за столом, пил с блюдца чай и заедал его густо посоленным хлебом. Жена его, маленькая старушка, растапливала печь. Настя тоже пила чай, забеленный молоком. В кастрюле ворковал кипяток.
— Здравствуйте, — сказала Лена, — приятно кушать.
— Здравствуй, — ответил кузнец настораживаясь. — Не видела, Ленька уголь носит?
— Носит.
— Слава богу. Догадался.
— Носит, носит. Я там видела — крюки лежат, аккуратные крюки, ровно на фабрике сделаны.
— Ну да, на фабрике, — ухмыльнулся Никифор. — Вчерась сковал.
— Вы ровно колдун, дядя Никифор. Вот Кральку подковали, — так она теперь помолодела. Бегает, как пятилетняя.
— На ей короткие подковы были. Разве так подковывают? Пришлось все заново ставить. Передние копыта козлиные. Пришлось фасон сымать. Подковы делать. Фабричная не подойдет. Нипочем. Копыта козлиные.
— Пойду я, — сказала Лена.
— Обожди, — сказал кузнец. — Садись с нами. Почай-пить.
— Спасибо. Я уже.
— Садись еще. Чего там.
Лена подсела к столу и вопросительно посмотрела на Настю: не передумал ли отец насчет зерна? Настя украдкой поморщилась и безнадежно махнула рукой.
— Чего перемигиваетесь? — спросил Никифор. — Обратно про пшеницу? Чтобы и разговору не было!
— Нам и не надо больше, — ответила Лена. — Мы уж собрали. Гудимов полмешка дал, Гришкин отец — мешок,
— Эва богачи, — сказал Никифор.
— Моя мама еще полмешка добавила.
Настя удивленно смотрела на Лену и молчала.
— Так все и набавили? — недоверчиво покосился Никифор.
— Конечно все. Тетя Даша и та мешок дала, а у ней трое ребят. Уж если она дала, так неужели моя мать не даст! Совестно ведь. У тети-то Даши трое.
— Ну и будут не жравши.
— Ничего. У них картошка припасена. Грибы сушеные. И ребятишки у тети Даши терпеливые, понимают. Войну-то ведь как прожили… Вечор она им по конфетине дала, так Огарушек, который все к вам в кузню бегает, половину съел, а половину в бумажку завернул — на другой, говорит, раз.
Никифор хмуро вздохнул и, придерживая крышку чайника волосатым пальцем, стал наливать чай.
— Гудимов дал? — спросил он внезапно.
— Все дали. Только вы один и не дали. Ну, да ничего. Вы не сердитесь, что мы к вам приставали. Нам больше не надо… Знаешь, Настя, Огарушек-то дома тоже кузню затеял. Костыль притащил, топор ломаный у него вместо наковальни. Клещи откуда-то взял.