Ленин (Глава 1)
Шрифт:
– Помилуйте, король так добр…
Мишле видит в этом сказе причину Французской революции, которая свергла строй, при котором единственной гарантией, что человеку не отрубят голову, была лишь доброта короля…{199}
«Доброта» Ленина была особая, «революционная». Из Царицына сообщали, что некая Валентина Першикова разрисовала портрет Ленина, вырванный из какой-то брошюры. Недремлющая губчека ее тут же арестовала. Ленин великодушен:
«Царицын, Мышкину.
За изуродование портрета арестовывать нельзя. Освободите Валентину Першикову немедленно, а если она контрреволюционерка, то следите за ней.
Предсовнаркома Ленин»{200}.
Доброта добротой, но на всякий случай следить надо…
Ленин был тем человеком, который выдал
В декабре 1917 года председатель следственной комиссии при Петроградском Совете М. Козловский выразил протест ВЧК и написал письмо Ленину против «необоснованных расстрелов».
«Владимир Ильич,
Прошло несколько дней, как я сообщил Сталину, что я к его услугам. Однако Сталин медлит. Я прилагаю 8 дел, по коим мой протест заслушан в ЧК…
Я предложил пересмотреть вопрос о расстрелах всех полицейских, начиная с урядника и околоточного надзирателя… Например, ЧК принимает решение о расстреле соучастницы белогвардейской группы Сапожникова Крыловой. Данные – никаких, кроме того, что Крылова – жена Сапожникова… Часто решение «расстрелять» – без всякого расследования и обоснования (Кузьянова, Шустрова, Шмакова и др. Шмакова, например, только потому, что он «монархист»…)»
Ленин накладывает резолюцию: «Т. Сталин! Просмотрите и верните мне поскорее. Дзержинский мне сказал, что против этого совещания коллегия ВЧК вносит протест в ЧК. Ленин»{201}. Ну а если Дзержинский протестует, то Ленин всегда на его стороне, ведь ВЧК – «разящий меч революции»…
Очень быстро ВЧК стала едва ли не главным атрибутом государства, которая наводила страх не только на «массы населения», но и на правоверных большевиков. Николай Васильевич Крыленко позже писал, что ВЧК быстро превратилась в наркомат, «страшный беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было взгляда всего того, что творилось в ее недрах»{202}.
Чувствуя рост глухой враждебности к ВЧК, Дзержинский с согласия Ленина вошел с предложением в ЦК РКП(б) о сокращении применения высшей меры наказания в губерниях без утверждения приговоров в Москве, самой ВЧК. Одновременно Дзержинский предлагает усиление применения ВМН (высшей меры наказания. – Д.В. ) «против должностных преступлений на хозяйственном фронте»{203}. Ленин, конечно, согласен.
Когда же была сделана попытка поставить репрессивную деятельность ВЧК под контроль Народного комиссариата юстиции, Дзержинский взбунтовался: «Отдача ВЧК под надзор НКюста роняет наш престиж, умаляет наш авторитет в борьбе с преступлениями, подтверждает все белогвардейские россказни о наших «беззакониях»… Это акт не надзора, а акт дискредитирования ВЧК и ее органов… ЧК находится под надзором партии»{204}. Дзержинский был неточен: уже и тогда партия не контролировала ВЧК. Этот карательный орган был подотчетен лишь первому лицу в партии. Таковой стала эта зловещая традиция.
Так постепенно, но весьма быстро ВЧК становится государством в государстве, имея право творить суд над любым гражданином по своему усмотрению.
Но наряду с ВЧК не сидели сложа руки и трибуналы (так были названы новые суды по аналогии с Великой Французской революцией). Как вспоминал Сергей Кобяков – защитник в революционном трибунале, «приговоры этих трибуналов не могли быть обжалованы ни в апелляционном, ни в кассационном порядке. Приговор никем не утверждался и должен был приводиться в исполнение в течение 24 часов…»{205}.
Конечно, по своему размаху деятельность трибуналов не могла идти в сравнение с «эффективностью» и масштабами ВЧК, но тем не менее и эти суды лишали жизни тысячи людей, часто лишь за одну принадлежность к
В 1921 году, когда гражданская война начала затухать и боевые действия резко сократились, военные трибуналы по-прежнему «трудились» не покладая рук и перьев. И хотя в 1921 году было расстреляно военнослужащих в несколько раз меньше, чем, допустим, в 1918 или 1919 году, размах революционного террора среди военных способен поразить воображение. Как докладывали Троцкому заместитель военной коллегии Верхтриба ВЦИК Н. Сорокин и заведующий учетно-статистической частью Трибунала ВЦИК М. Строгович, в 1921 году было расстреляно военнослужащих: в январе – 360 человек, в феврале – 375, в марте – 794, в апреле – 740, в мае – 419, в июне – 365, в июле – 393, в августе – 295, в сентябре – 176, в октябре – 122, в ноябре – 11, в декабре – 187. Всего уничтожено бойцов и командиров в 1921 году 4337 человек….{206} И это в году, когда ветер победы наполнил паруса «красных» и все их военные поражения остались позади.
Иногда Ленин сам снисходил до указаний, как проводить тот или иной процесс. Так, на заседании Политбюро 27 августа 1921 года (был узкий круг; кроме Ленина присутствовали Троцкий, Каменев, Зиновьев, Молотов, Сталин) быстро, среди других, рассмотрели вопрос о предании суду барона Унгерна. Ленин предложил постановление, согласно которому следовало устроить публичный процесс, но с заранее известным и определенным концом – расстрелом.
Такие формулы следует читать без комментариев, ибо совсем непонятно: при чем здесь суд? Крови на руках Унгерна действительно много. Но решение Политбюро не имеет отношения к суду, а есть политическая команда. Властная и безапелляционная, как приговор. Ленин в этих трех строчках и следователь, и прокурор, и судья. Адвоката не требовалось.
Но расстреливали не только буржуазию, рабочих, крестьян, красноармейцев. В самой ВЧК патронов не жалели и на собственных сотрудников, если они вызывали подозрение. Вот выдержки из заявления работников Кушкинского отделения особого отдела Туркестанского фронта в ЦК РКП(б), направленного в марте того же, 1921 года.
В заявлении, подписанном группой чекистов, говорилось, что в особых отделах ЧК участились расстрелы. «Расстреливают сотрудников за разные преступления, и никто из коммунистов, находящихся в этих пролетарских карательных органах, не гарантирован от того, что завтра его не расстреляют, подводя под какую-либо рубрику…» Авторы заявления пишут, что «коммунист, попадая в карательный орган, перестает быть человеком, а превращается в автомат… Он не может сказать о своих взглядах, излить свои нужды, так как за все грозят расстрелом». В сотрудниках в результате их работы, а также угрозы постоянной кары «развиваются дурные наклонности, как высокомерие, честолюбие, жестокость, черствый эгоизм и т. д., и они постепенно образуют «особенную касту»{207}.
Эта «особенная каста» была предметом постоянной заботы Ленина. Для вождя нужно обеспечить лишь одно качество ВЧК – верность ему, верность партии, верность революции. Это знают, это чувствуют и пытаются помочь новыми предложениями. Известный нам Я.С. Ганецкий предлагает Ленину установление еще большего единства ВЧК и партии. Важно, пишет Ганецкий, «установить самую тесную связь партийных организаций с чрезвычайными комиссиями… Обязать всех членов партии, занимающих ответственные посты, сообщать в чрезвычайные комиссии все сведения, поступающие к ним как частным, так и официальным путем и представляющие интерес для борьбы с контрреволюцией…»{208}. Ленин оставляет свою помету на письме «Т. Ганецкий! Говорили ли об этом с Дзержинским? Позвоните мне. Ваш Ленин». Без сомнения, предложение Ганецкого, человека, очень близко знавшего Ленина, по душе последнему. Пожалуй, свою любовь к ВЧК Ленин выразил в фразе: «Хороший коммунист в то же время есть и хороший чекист»{209}.