Ленин (Глава 4)
Шрифт:
Но даже в таком состоянии неорганизованно поднявшиеся в атаку части первоначально добились тактического успеха. Австрийцы и венгры отступали, не оказывая серьезного сопротивления. Весть об этом успехе вызвала в Петрограде взрыв ликования. Но торжествовали недолго. Продвижение не было закреплено. Полковые комитеты требовали отпусков, замены командиров, выдвигали другие требования. Германский генштаб, перебросив на Юго-Западный фронт несколько корпусов, организовал сильное контрнаступление. Тарнопольский прорыв привел к лавинообразному отступлению деморализованных русских войск. Агитаторы большевиков вновь получили весомые аргументы утверждать, что главный противник находится не за колючей проволокой немецких окопов, а в Зимнем дворце. Армия была окончательно
После неудачи июньского наступления политический маятник вновь резко пошел влево. Казалось, что больше нет путей выхода из кризиса, из войны, из разрухи, нежели тот, что предлагали большевики. Ленин, понимая, что, возможно, приближается кульминация его жизни, поразительно много работал. Почти ежедневные статьи в «Правде», беседы с членами Военной организации при ЦК РСДРП, с представителями рабочих и солдатских депутатов в Кронштадте; он выступает на митингах, принимает членов ЦК, советуется, дает указания. Вождь большевиков похож на сгусток энергии. Но все же основная работа по подготовке к захвату власти — литературная. Его материалы, часто плохо отредактированные, с повторами и длиннотами, словно поставлены на пропагандистский конвейер. Статьи «Восемнадцатое июня», «Революция, наступление и наша партия», «Есть ли путь к справедливому миру», «Расхлябанная революция», «Чудеса революционной энергии», «Классовый сдвиг» и множество других подчинены одной цели: подготовить партию к захвату власти. Монопольно. Однозначно. Решительно.
Когда Ленину дали 4 июня 1917 года слово на 1 Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, он безапелляционно отверг путь «реформистской демократии», признавая только «демократию революционную». Что это такое, Ленин пояснил минутой спустя:
— Здесь говорили, «что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя». Я отвечаю: «Есть! Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком»160.
После этих слов в зале раздались жидкие аплодисменты и громкий хохот. Жидкие потому, что из 1090 делегатов, прибывших на съезд, большевиков было всего 105 человек. Невероятно, но менее чем через пять месяцев эта партия придет к власти.
Карты были открыты: большевики были готовы взять власть целиком. Более того — в «каждую минуту». А поскольку им никто не собирался преподносить ее как верительные грамоты, то большевистское руководство почти не маскировало своих решительных намерений захватить власть. Но для этого нужно было еще больше укрепить свое и так немалое влияние на заводах и фабриках, в воинских частях и на кораблях.
Каждый день поздно ночью Ленин, едва сняв верхнее платье, падал в изнеможении на кровать и забывался тяжелым, тревожным сном. Пришел момент осуществить все то, о чем он говорил более двух десятилетий. Может быть, ему снился зал хохочущего съезда, когда он заявил, что есть партия, готовая взять власть в любую минуту? Может быть, это донкихотство в истории будут приводить как пример политической легковесности? Ленин и сам верил с трудом в то, что он сказал тогда. Но политическая игра теперь пошла по-крупному, на фоне эпох, континентов, народов, формаций.
Короткий сон не освежал. Ему было трудно, но он пересиливал себя. Проснувшись, Ленин чувствовал тупые боли в голове, но рука тянулась к ручке: нужно было писать новую статью, готовить передовицу «Правды», а затем, просмотрев утреннюю почту, определить, кому сегодня давать разносную отповедь: Церетели, Чернову, Плеханову или министрам Временного правительства вкупе с их «зарубежными хозяевами»?
По совету близких, а Ленин всегда был очень внимателен к своему здоровью, решил на пару недель укрыться от революционного
Почему- то перед глазами стоял профиль портрета Томаса Карлейля из его превосходной книги «Французская революция». Все социал-демократы в качестве исторических аргументов неизменно ссылались на эту революцию. Особенно этим грешил социалист Керенский. Даже гимном России Временное правительство определило «Марсельезу». А «революционные комиссары», «Учредительное собрание», «соглашательские партии», российские «Мараты», «Карно», «Робеспьеры» пришли из той далекой уже великой революции.
У Ленина в эмиграции было много времени между поездками, «склоками», встречами для самообразования. Среди мыслителей он не обошел и английского историка Карлейля. Хорошая книга. Но почему историк пишет: «Разве утешение людей не есть самая главная обязанность человека?» Правда, писатель говорит, что, если разметать все пергаменты, формуляры и государственные рескрипты «по всем ветрам», тогда, может быть, само человечество скажет, «что именно нужно для его утешения?»162.
Ленин давно заметил, что бездонное небо, снежные отроги Альп, лазурь Средиземного моря, загадочный шум листвы русского леса всегда рождали в нем стремление охватить мыслью одновременно и себя, и всю Вселенную, планету, просторы континентов… Философским мыслям нужен безбрежный простор и духовные источники. Дает их только великая природа. А что касается Карлейля, мог думать Ленин, то великий историк ошибается, что утешение есть главная обязанность человека… Изменить мир, как учат бессмертные отцы марксизма, — вот главное его предназначение. Оружием, которое человеческий мир кардинально меняет, может быть только революция. Великая революция… Бывают моменты в истории, когда от одного человека, его ума, воли, страсти может зависеть не только великая идея изменения мира, но и ее реализация.
Упреждая собственных критиков, скажу: быть может, Ленин и не думал на даче Бонч-Бруевича о Томасе Карлейле и главном предназначении человека. Может, он размышлял о более прозаических вещах: как завладеть властью, которая сейчас не принадлежит по-настоящему ни Советам, ни правительству. Прочитав десятки тысяч страниц, написанных Лениным и о нем, могу, однако, утверждать: вождь русской революции любил парить мыслью высоко-высоко. Нельзя отрицать благородства его намерений и мечтаний, но пути превращения их в земную реальность у него были якобинскими. Это никогда не смущало Ленина. Ведь в социальной практике революция, и в это верил вождь большевиков, является главным, универсальным оправданием всех намерений и дел человека. Любых, в том числе и страшных, бесчеловечных, отталкивающих.
Дошедшие вести о провале наступления на германском фронте вызвали вначале горечь, а затем и негодование властью, которая ни на что не способна. Ленин и его окружение сразу почувствовали резкое изменение в общественном настроении того аморфного образования, которое они называли «массами». Ленин решил ускорить события. «Правда» с еще большей страстью клеймила Временное правительство, «бросившее тысячи людей в кровавую мясорубку». Все чаще на митингах большевики кидали в толпу лозунги-призывы: «Долой Временное правительство!», «Долой меньшевистских соглашателей!». Сотни глаз и ушей с надеждой внимали большевикам. Влияние их быстро, стремительно росло.