Ленин (Глава 4)

Волкогонов Дмитрий Антонович

Кончилось нелегальное время, но его главный последователь Джугашвили-Сталин продолжил ленинскую традицию псевдонимов, и не только во время Отечественной войны, но и позже. Во время корейской войны 1950–1953 годов свои телеграммы Мао Цзэдуну Сталин подписывал Филиппов, а Ким Ир Сену — Фын Си.

Пожалуй, эта страсть к конспирации, тайнам, секретам — одно из проявлений авторитарного, антидемократического мышления. Обсуждение о явке Ленина на суд было формальным, лидер большевиков еще до решения Временного правительства решил скрыться, уйти в подполье.

Ленин 8-го пишет небольшую статью (которая, впрочем, была опубликована лишь в 1925 году) «К вопросу о явке на суд большевистских лидеров».

В ней он утверждает, что если бы было Учредительное собрание, «правильное правительство, правильный суд», то тогда можно говорить «в пользу явки»167. В статье он весьма сомнительно утверждал, что «действует военная диктатура». Керенский — диктатор? Едва ли и сам Ленин верил этой звонкой фразе. Впрочем, в это не верили и другие. Выступая на VI съезде партии (26 июля — 3 августа 1917 г.), И. В. Сталин предложил Ленину явиться на суд, если будут даны гарантии личной безопасности. «В данный момент все еще не ясно, в чьих руках власть», — заявил Сталин168. Как видим, Ленину мерещится диктатура, а другие вообще не могут понять — у кого власть?

Возможно, что суд был бы и неправедным. Правительство в силу своей слабости было ущербным. Но Ленин на суде не столько боялся обвинений в «июльском восстании», сколько последствий заявления, написанного Алексинским и Панкратовым, напечатанного в газете «Живое слово», а затем и в других изданиях о «шпионской» деятельности большевиков. Есть основания полагать, что Ленин тогда еще не представлял, каким объемом сведений о финансовых связях большевиков с немцами располагает Временное правительство. Один пункт обвинений Ленин опровергнуть бы не смог: существование откровенного стратегического курса большевиков на поражение России в империалистической войне, превращение ее в войну гражданскую. Множество выступлений, статей, прокламаций большевиков свидетельствовали в подтверждение этой циничной политической установки.

Ленин звал людей на баррикады, к восстанию. Сам же не собирался там находиться. Его нельзя было увидеть, как других социал-демократов, во главе колонн демонстрантов, на фронте, кораблях флота. Стихией Ленина было «руководство издали» в братстве с пером. Литературная грань лидера большевиков, возможно, была сильнейшей его стороной. Даже перебегая с квартиры на квартиру с 6 по 9 июля, в сутолоке конспиративных забот сумел написать статьи «В опровержение темных слухов» и «K вопросу о явке на суд большевистских лидеров», «Дрейфусиада».

Ленин был человеком, который умел носить маску. Его могли видеть взбешенным, раздраженным, взволнованным, потрясенным. Но его никто никогда не видел испуганным, подавленным, смятенным. Он умел управлять собой. Хотя, бесспорно, бывали моменты, когда Ленин чувствовал, что все висит на волоске и возможен непоправимый крах. Так было в августе 1918 года, еще раньше — в начале того же года, когда немцы начали широкомасштабное наступление в глубь России. Думаю, чувство страха Ленин испытал и при переходе после июльского выступления на нелегальное положение. Не случайно именно в эти дни Ленин отправляет записку Л. Б. Каменеву, в которой просит «в случае своей гибели» опубликовать материалы тетрадки в «синей обложке», где находились главы его книги «Государство и революция»169.

Ленин в 1917 и 1918 годах всегда имел запасной вариант — в случае поражения уйти в подполье. А затем, видимо, и за границу. Он не очень переживал, что в заваренной каше погибнут тысячи, а может быть, и миллионы людей. Троцкий вспоминал: «4 или 5 июля я виделся с Лениным (и с Зиновьевым?), кажется, в Таврическом дворце. Наступление было отбито (Троцкий не скрывает, что это было большевистское „наступление“. — Д.В. ) .

–

Теперь они нас перестреляют, — говорил Ленин. — Самый подходящий для них момент.

Основной его мыслью было дать отбой и уйти, поскольку окажется необходимым, в подполье…

Позже, в эпоху III Конгресса Коминтерна, Владимир Ильич говорил как-то:

— В июле мы наделали немало глупостей.

Весьма вероятно, пишет Троцкий, что, если бы им удалось в первые дни после июльского выступления захватить Ленина, они, то есть их офицерство, поступили бы с ним так же, как менее чем через два года немецкое офицерство поступило с Либкнехтом и Розой Люксембург.

Ленин требовал немедленно приступить к правильному заговору: застигнуть противника врасплох и вырвать власть, а там видно будет…»170

Ленин в эти дни соединял в себе качества азартного игрока с расчетливым, «правильным» заговорщиком. Для него главное была власть, «а там видно будет».

Ленин не был Богом. Он был способен надеяться, обманываться, ошибаться, страдать и просто испытывать обычное человеческое чувство страха. Но этот страх он умел держать в узде. Страх помогал ему избегать опасности. Ленин почти никогда лично не рисковал, был осторожен. И тогда, когда нужно было въехать в Россию (через Англию? Но арест, немецкие подводные лодки); или когда Деникин приблизился на расстояние смертельного дыхания к Москве (выехать на фронт? Риск, риск…); явиться на суд Временного правительства, ведь тот же Троцкий сам отдал себя в руки властей (использовать трибуну суда для разоблачений и пропаганды). Но нет. Личная безопасность — превыше всего. Ленина с начала революции всегда охраняли. После покушения Ф. Каплан на Ленина — особенно бдительно. Сталин не раз ставил на заседаниях Пленума ЦК, Политбюро вопрос о «гарантиях безопасности» вождя171. Как явствует из письма Ленину сотрудника ВЧК спецназначения (подпись неразборчива), вождя всегда охраняла группа особо проверенных лиц. По настоянию Сталина число спецсотрудников было увеличено.

Июльская неудача оказалась спонтанной репетицией захвата власти. На время нужно было покинуть политическую сцену. Хотя Ленин и называл Временное правительство, которое после событий начала месяца возглавил А. Ф. Керенский, «военной диктатурой», ему было ясно, что власть слаба. Нужно продлить время для ее ослабления, дальнейшего разложения армии, дискредитации партий «соглашателей». Может наступить момент, когда государственная власть рухнувшей великой империи, перехваченная либералами и демократами, будет просто валяться на булыжных мостовых столицы. Тогда наступит его час. Триумфальный час! А сейчас нужно сохранить себя. Это главное. Для переворота, который затем будут называть Великой Революцией.

Октябрь и «заговор равных?»

Не только будущее, но и прошлое дает предписания настоящему.

Ленин черпал вдохновение во французских революциях. «Пример якобинцев поучителен, — писал он в статье „Враги народа“. — Он и сейчас не устарел, только применять его надо к революционному классу XX века, к рабочим и полупролетариям. Враги народа для этого класса в XX веке не монархи, а помещики и капиталисты как класс»172.

Ленин не ссылается на Гракха Бабефа, но многие шаги большевистского вождя после июля 1917 года весьма сходны с «заговором равных». Профессор В. В. Святловский в предисловии к книге Ф. Буонарроти «Гракх Бабеф и заговор равных» пишет, что продолжателями решительного революционаризма в истории были не только Бабеф, Бланки, Карл Маркс, но и левые марксисты, среди которых он называет В. И. Ульянова173.