Ленин
Шрифт:
Однако господин Ульянов этого не замечал. Внешне все было в порядке. Он безразлично выслушивал жалобы на скверное оснащение, на нищету, на недоброжелательное отношение жителей к школе и даже вражду к учебе и учительству; это находилось за рамками его компетенции, об этом должна думать центральная власть. Он отвечал за то, чтобы все было в соответствии с инструкциями.
Он выезжал из деревни спокойный и удовлетворенный, даже не подозревая, что в сундуках народных учителей лежали старательно замаскированные брошюрки авторов «Народной воли»,
С тяжелым сердцем возвращался молодой Ульянов домой.
Он понимал, что народ не монолитен, что он поделен на враждующие племена, предан местечковому патриотизму и не знает общих стремлений и принципов.
Для него была очевидна бездонная пропасть между деревней и городом, между крестьянством и интеллигенцией, которую мужики не понимали и не любили, так как была она для них воплощением правительства или чем-то дьявольским со всеми ее знаниями, наукой и чуждыми обычаями.
— Справиться с ними мог только Чингисхан или иной великий захватчик! — думал Владимир. — Кровавой рукой гнал он их за собой к покорению мира, вел к самим собой обозначенной цели. С той поры ничего не изменилось, поэтому и теперь нужен был новый хан или наш русский — дерзкий, жестокий Антихрист, новатор-мечтатель с толстой дубиной в крепкой руке — Петр Великий!
Своими впечатлениями мальчик подробно делился в доме Остаповых.
Все там любили его и называли ласково — Воля.
Впервые он услышал это имя от хрупкой, златовласой Елены и, сам не зная почему, покраснел по самые уши.
Старый доктор Остапов с изумлением слушал рассказы серьезного Воли, который говорил, как взрослый человек со сформировавшимися взглядами.
Логика, понятная без преувеличений и эмоциональных порывов мысль; простая, но жесткая диалектика занимали старого доктора. Не один раз думая об этом, он формулировал свои впечатления следующим образом:
— Ни мое поколение, ни сверстники моего сына не демонстрировали таких строгих, ясных и смелых мыслей. Ха! В жизнь вступает новое поколение, абсолютно непохожее на нас. Быть может, они не только смогут строить блестящие здания на глиняном фундаменте, но возведут что-то действительно великое и вечное, например — пирамиду русского Хеопса!
С Владимиром старый доктор вел беседы часами. Мальчик предпочитал их безразличному, полному сомнений профессору.
Однажды, когда Владимир с глубокой уверенностью утверждал, что можно изменить взгляды, будучи законопослушным и нравственным, молодой Остапов произнес горькие, безнадежные слова:
— Ничего не получится! Россия обречена на уничтожение…
От этих горьких, унизительных мыслей повеяло холодом.
Только Ульянов, внимательно взглянув на профессора, сразу ответил:
— В России живет 130 или 150 миллионов людей, на всем земном шаре, наверное, два миллиарда, которые страдают и чувствуют одинаково. Так пускай гибнет Россия во имя торжества правды… общечеловеческой.
—
— Мы не можем устанавливать исключительно русскую правду, — ответил Владимир. — Не имеет она ни цели, ни средств.
— А общечеловеческая правда?
— Над ней будут работать все вместе: мы, англичане, негры и индусы. Вместе получится лучше и быстрее!
— Какая же это правда? — спросил профессор.
— Я еще не знаю, но чувствую ее… здесь, здесь…
Говоря это, Володя пальцем дотронулся до своего лба.
В уголке, наклонившись над вышивкой, тихонько сидела Елена.
Когда Владимир произнес последние слова, она подняла на него глаза. Увидев его, указывающего на свой лоб, опустила веки и тихо вздохнула.
После ухода отца и брата, не отрываясь от вышивки, спросила:
— Воля убежден, что правда находится в мозгу?
— Да! — ответил он. — Только в мозгу.
— Я думаю иначе! — возразила девушка, покачивая светлой головкой. — Великие идеи только тогда могут овладеть людьми, когда переходят в чувства. Это значит, что в деле созидания, укрепления и принятия правды должно участвовать сердце…
— Нет! Как только в игру вступает сердце, начинаются компромиссы, а их я не выношу и не признаю! — резко воскликнул Володя.
— Значит, Воля никогда не пойдет за голосом сердца?
— Нет, никогда! Сердце — враг разума.
Она вздохнула и замолкла, еще ниже склонившись над столом.
— Почему Лена вздохнула? — спросил Владимир.
Ответа не было долго. Владимир терпеливо ждал, глядя, как свет лампы ложится золотыми пятнами на гладко причесанные волосы и ласкает длинные, толстые девичьи косы.
— Мне грустно… — прошептала она.
Ульянов промолчал.
— Мне грустно, — повторила девушка и вдруг подняла на него большие голубые глаза, наполненные горячим блеском. — Воля плохой!
Владимир не отзывался.
— А что, Воля ничего в жизни не любит?
Он подумал и ответил:
— Я желаю добра и правды всем людям во всем мире…
— То есть — любит?
— Нет! Для этого достаточно разума, — сказал он спокойно.
Спустя мгновение Елена, не отводя от его глаз удивительного, игривого взгляда, шепнула:
— И никого… не любит?
Он хотел ответить, но внезапно смутился и, покраснев, стал разглядывать лежащее на столе иллюстрированное издание Пушкина.
— Например, меня… Воля любит? — услышал он тихий шепот.
Ульянов вздрогнул и стиснул зубы.
— Потому что я люблю Волю… люблю, как отца, как когда-то любила маму… о, нет! Люблю еще больше — как Бога!
Он ответил сквозь стиснутые зубы:
— Не слишком убедительное сравнение!.. Бога, Лена, нет! Это устаревшая идея, случайно остающаяся в обороте.
Глаз на нее он, однако, не поднял, опасаясь посмотреть в ее полные сердечного блеска зрачки.
— Для меня Бог существует! Я Его люблю так же, как люблю Волю, — прошептала девушка.