Ленин
Шрифт:
— Можно ли на таком насилии, которое я здесь увидел, строить государство? Это ли путь к новой жизни человечества? — кружились в его голове вопросы.
Он снова содрогнулся и с отвращением слушал рассказы Федоренко о необычайной меткости глаза толстого охранника.
— Я приклеивал смертникам серебряные пять копеек — маленькую монетку — на грудь, а этот мужик пулей вбивал ее в сердце! — говорил он с восхищением и смеясь.
— Каналья… отвратительный палач… — подумал Ленин, но ничего не сказал при этом.
Он
Перед ним снова замаячило далекое, маленькое, светлое, лучистое будущее мира, высвобожденного из оков прошлого.
Ему надо было прийти к нему любой ценой.
Поэтому — стиснул зубы и молчал.
Даже улыбнулся, когда Дзержинский сказал ему:
— Володимировы умерли с благодарностью в сердце к вам, товарищ! Легкая, приятная смерть, а для вас — добрый знак!
Ленин рассмеялся, но ничего не сказал. У него не хватало ни сил, ни смелости.
Он быстро вышел, кивнув головой в сторону Дзержинского и Федоренко.
В сенях ожидал агент «чека». Согласно приказу Дзержинского он должен был сопроводить вождя в Кремль.
— Как вас зовут, товарищ? — спросил Ленин, когда они вышли на улицу.
Ему хотелось услышать голос человека, который никого минуту назад не убил и не видел страданий и смерти.
— Апанасевич, помощник коменданта «чека», — ответил тот, отдавая по-военному честь.
Ленин расспрашивал его об ужасном доме смерти.
Агент на все вопросы отвечал одинаково:
— Спросите об этом нашего председателя. Я ничего не знаю!
Однако, доведя диктатора до ворот Кремля, остановил его и прошептал:
— Если вам будет нужен человек дерзкий, готовый на все, вспомните мою фамилию: Апанасевич!
— Апанасевич… — повторил Ленин и оглянулся.
Агент уже исчезал в клубах и вихре вьюги, приближаясь быстрым шагом к собору Василия Блаженного.
Он напевал какую-то народную песню…
Глава XXVII
Грустное настроение, словно холодные клещи или скользкие кольца отвратительного гада, сжимали сердце и мозг Ленина. Он чувствовал себя так, будто это он сам мгновение назад вышел из тюрьмы. Ему хотелось улыбнуться, вспомнить почти пьяную, буйную радость, которую он ощущал после того, как покинул камеру и за ним захлопнулась калитка тюрьмы на улице Шпалерной в Петербурге. Однако улыбки не получилось.
Он потер лоб и принялся ходить по комнате, засунув влажные руки в карманы тужурки.
Вскоре он осознал свои ощущения. Ошибки быть не могло. У него было впечатление, что в ужасном здании, в котором господствовал Дзержинский, он оставил кого-то, кто нуждался в защите и помощи. Он ощущал потребность вернуться, чтобы заслонить кого-то своей грудью…
Он пожал плечами и буркнул:
— Дьявольски трудно убивать людей! Убивать с никогда не сходящими с уст словами о любви ко всем угнетенным, несчастным, замученным!
Он заскрежетал зубами и сжал засунутые в карманы кулаки.
В застенках «чека» стонут и страдают только угнетенные, безмерно несчастные, страдающие невысказанной мукой… Вернуться туда и приказать всех освободить… запретить издевательства и бешеные убийства! Да! Да!
Он подошел к окну и остановился.
По внутренней площади прохаживались солдаты, несущие охрану.
Их заметала пурга, морозные порывы ветра студили кровь в жилах.
У них не было теплой одежды, поэтому они топали ногами, хлопали руками, бегали, чтобы согреться.
Ленин подумал:
— Они погибали на фронте за угнетателей, теперь погибают в революционных выступлениях, погибнут позорной смертью, если революция будет подавлена; но они не думают об этом, все переносят терпеливо, потому что верят мне и выдвинутым мной лозунгам. Они мне верят! Могу ли я разочаровать их? Могу ли посеять в их сердцах отчаяние и сомнения? Могу ли я поддаться собственным чувствам?
Он прошелся по комнате и прошептал:
— Никогда! Никогда!
Однако мучительное беспокойство не покидало его. Какая-то неуверенность угнетала и волновала его; неустанно звучал глухой наказ, призывающий вернуться в угрюмое здание «чека».
Он позвонил.
— Прошу связаться с товарищем Дзержинским и передать, чтобы приостановил рассмотрение арестованной Фрумкин до моего приезда, — сказал он секретарю. — Немедленно подать машину!
Выпив стакан воды, он в нетерпении ходил, щелкая в нетерпении пальцами.
Спустя пятнадцать минут он уже подъезжал к зданию «чека». Ворота были открыты, а за ними стоял отряд солдат, стоявших перед диктатором по стойке «смирно». У входа его встречали Дзержинский, Лярис и Блюмкин.
Во дворе стояла толпа арестованных этой ночью людей. Скукожившиеся, дрожащие фигуры, испуганные, бледные лица, угрюмые, подлые, бессовестно жадные или одержимо отчаянные глаза.
Окруженный комиссарами, Ленин быстро прошел в приемную на третьем этаже.
— Я хочу присутствовать при рассмотрении Доры Фрумкин! — заявил Ленин, глядя в косоватые, подозрительные глаза Дзержинского.
Председатель «чека» ничего не ответил. На уставшем дергающемся лице затаилась звериная бдительность. Он дергал маленькую бородку и растирал дрожавшие, опухшие веки.
Ленин понял опасения Дзержинского и доброжелательно улыбнулся.
— Товарищ! — прошептал диктатор, обнимая его. — Мне интересно, что скажет Фрумкин. Мы можем узнать от нее архиважные вещи… Я подозреваю, что еврейские социалисты из «Бунда» примкнули к вражескому лагерю. Я должен знать об этом…