Ленинград-28
Шрифт:
Разговоры вели разные — в основном ни о чем. Трепались о бабах (куда ж без них?), о политике — Панюшин вскидывал голову, ловя потаенный смысл, о знакомых… С каждым выпитым глотком Юрка погружался в дремотную скуку, отчего казалось что все происходящее лишь сон, не более. Сентябрь не самый лучший месяц в году — куда ему до бестолкового апреля, суетливого июня и сонного августа, не говоря уже про тот единственный месяц в году, когда все вокруг расцветает буйством красок. Панюшин любил весну, и ненавидел осень, впрочем, озабоченным работягам времена года казались чем-то несущественным, вроде пыли под ногами — есть, ну и ладно. Но сейчас, сидя во дворе,
Осень была с ним, была повсюду, как-то враз захватила без боя старый, уставший город. Панюшин шумно выдохнул — как когда-то учили, и выпил. Мир вашему дому, и пусть в нем навсегда воцарится покой.
Рисковал ли он, оставаясь в логове некогда неутомимой старухи? Не понятно пока — судя по всему, место не засвечено. Покойный ныне Бугаев, работал самостоятельно — иначе разговор был бы совсем другой. Организация действует наверняка — спалили бы Юрку вместе с бабкиным домом, и все, поминай, как звали. Вот только кто направил самого Пашку? Неизвестно, ведь в этом грешном свете случается всякое — бывшие попрошайки становятся убивцами, старые самогонщицы спят мертвым сном, а голоса в трубке обретают странную власть над честными тружениками плаща и кинжала.
Панюшин зевнул. Пора закругляться — вытолкав жаждущих, Юрий набросил крючок на хилую калитку, и направился в дом. Задержался в прихожей, аккуратно вытер ноги. Все-таки дом есть дом — пусть даже и чужой.
Справа от прихожей голубела кафелем ванная, слева ободранный потолок кухни; заходя туда, Панюшин каждый раз удивлялся фантазии газовщиков — в немыслимом переплетении труб разобрать что-либо казалось невозможным. Словно железная анаконда оплела добрую часть комнаты и грелась теперь, выставив напоказ проржавевшие бока. Впереди проходная комната, через которую можно пройти либо в спаленку, либо в более просторную залу. Там, в зале упокоилась баба Маня, известная самогонщица и спекулянтка, а еще там, на столе развернута карта, отметки на которой что-нибудь да значат.
Там же, в продавленном диване тайник, а в тайнике…
Собирался Юрий недолго, но основательно. Прошелся по дому хозяйским взглядом, проверяя, не забыл ли чего. Заботливо поправил простыню, накрывшую старухино тельце, проведал Пашку.
Спасибо этому дому, и пусть добро останется в старых сырых стенах.
Канистру Панюшин заприметил давно. Она одиноко ржавела в сарае. Панюшин толкнул покосившуюся дверь, постоял немного у входа, пока глаза не привыкли к темноте. В сарае пованивало. Сквозь щели просачивался скудный свет, его оказалось достаточно, чтобы, спотыкаясь пробраться к дальнему углу. Пахло гнилью. Безымянный работяга скромно разлагался в сарае, портя осенний воздух.
Панюшин рывком выдернул канистру — что и говорить, ощущать все это великолепие не было никакого желания. Он кое-как выбрался наружу, прикрыл дверь, словно опасаясь, что сарай раскроет свои тайны.
— Эй, мил человек, поди сюда! — негромкий окрик подействовал на Панюшина, словно удар кулаком. Он чуть не выронил канистру. Из-за забора маячила усатая физиономия. Обладатель ее сверлил взглядом неблагонадежного жильца. Юрий сглотнул — форменная фуражка не оставляла сомнений. Рядом с представителем власти, выглядывала мерзкая рожа квартального. Ну, этого Панюшин заприметил еще пару дней назад — любил Федул наведываться на дармовщинку, тешил самолюбие субпродуктом, отчего обросший сизыми волосами кадык привычно дергался, принимая божественную влагу.
— Алле! — требовательно
Мент явно нарывался. Юрий осторожно поставил канистру на землю.
— Дык я это… — Панюшин простодушно развел руками, стараясь, чтобы ладони смотрели в сторону посетителей. Отработанный жест, показывающий полную искренность говорящего.
— Слышь, Сергеич — торопливо забормотал Федул. — А ведь он канистру-то того… увести собрался. Мне с самого начала его рожа не понравилась.
Мент хмыкнул, и толкнул хлипкую калитку. Засов скрипнул.
— Эй, чмошник, открой калитку.
Панюшин напряг мышцы шеи, и чуть откинул голову назад и в стороны. В шее хрустнуло.
— Где баба Маня?
Юрий не спеша, направился к калитке. Потянулся к засову. Мент навалился на калитку своей тушей, квартальный сопел рядышком.
— Ну, так где?
— А нету ее. Уехала… за гвоздями…
Повисла томительная пауза. За забором нежданные гости осмысливали полученную информацию, Юрий же дергал отчего-то ставший вдруг непослушным засов.
(Ну, Юрок, выбор за тобой, как поступим-то?)
— За какими, нахер, гвоздями? — Сергеич вопросительно посмотрел на квартального. Федул пожал плечами — не могу, мол, знать.
Что-то щелкнуло в голове Панюшина, и осень на миг закружила желтой листвой. Юрок снова дернул головой, — его внезапно озарило. Он рывком выдернул засов и рванул на себя калитку. Мент, не ожидающий такого коварства, ввалился во двор. Панюшин ухватил его одной рукой за ремень, потянул на себя. Время спрессовалось в хрустящие кукурузные хлопья, и в промежутке между двумя взмахами ресниц в край ошалевшего Федула произошло очень много разных вещей.
Для начала, Юрий плавно и ласково выдернул из кобуры пистолет. Ребром ладони отправил в глубокий и нездоровый сон служителя закона. Дернувшийся было Федул застыл как вкопанный, под дулом пистолета.
Панюшин кивнул, приглашая. Заходи мил друг, чего стесняться?
— Ну?
Квартальный ухватился за калитку и сделал первый шаг…
В киоске было темно — Юрка остерегся зажечь свет. Не хотел привлекать ненужного внимания. На полу остывало жирное тело продавщицы, а где-то снаружи, бравые осназовцы осматривали привокзальную площадь, пытаясь обнаружить следы пребывания дозвонившегося туда, куда никогда не дозваниваются простые смертные. Панюшин замер, вслушиваясь в темноту. Из-за металлической стены донесся гудок электрички, здесь же, тишина казалось, таилась на полках, растекаясь противным молочным киселем.
Следовало затаиться и переждать угрозу. Панюшин чувствовал чужой интерес — он казался вектором, пронзающим пространство. Кто-то из них, знает, как быстро отыскать пропавшую вещь, или что еще хуже, непутевого парнягу, который таится где-то рядом. Так, так — ушел в сторону, от скамьи, первым его желанием было позвонить — вон та самая телефонная будка, с обрывком провода, и никого вокруг. Ну конечно, кто же будет стоять столбом, ожидая спецотряд осназа, куда проще просочиться в спасительную тень порыжевшей сосны. Потом бочком, бочком, мимо покосившихся, разбитых лавок, мимо необъятных теток с баулами, мимо шныряющих цыганят, в простенок, и еще дальше, куда-нибудь в сторону вон того металлического киоска. И какая странность — чуть далее разместилась парочка точно таких же, но вот незадача, именно этот как раз и закрыт, в отличие от своих собратьев. Может быть так и нужно? Кто знает, вперед ребята.