Ленинград — срочно...
Шрифт:
— А если я прав, тогда как? — спросил я, подрагивая от холода (им-то хорошо, «меховушки» натянули, а тут выскочил из аппаратной в одной гимнастерочке!).
— Тогда он извинится, — дружески хлопнул Литовкин по плечу ведущего группы истребителей, которая «облетывала» «Редут». — Явитесь на КП для получения условий полетного задания через сорок минут. Ясно?
Они направились к смутно виднеющимся вдалеке аэродромным постройкам. Мой командир пошел за ними следом, надеясь уладить конфликт. Я вбежал в аппаратную. Надо бы подшить свежий подворотничок, решил я, на КП придется идти, еще нарвусь на начальство. Снял гимнастерку, протер суконкой
Все-таки капризная штука жизнь. Зачем, спрашивается, надо было меня с «семерки» снимать и бросать в эту карусель, именуемую наведением? Или других мало? Будто я затычка для всяких дыр. А как славно мы с Колей Калашниковым «ворон» караулили! Только за неделю до моего отъезда фрицы семь налетов предприняли на наши войска, больше двухсот пятидесяти самолетов в них участвовало. Да не вышло у них ничего. Зенитчики нашими данными хорошо научились пользоваться. Не то что некоторые пижоны летуны…
Вначале меня, конечно, порадовало предложение Оси-нина. Дело новое: воздушные капканы фашистам расставлять, наводить на них наши «ястребки». Хоть не хотелось с <семеркой» расставаться, а соблазнился. Формировали расчеты «Редута-01» и «Редута-02» во дворе бывшего института, на крыше которого наша «пятерка» стоит. Формировали в основном из женщин, что поделаешь, мужики нынче дефицит. У меня же к радистам в юбках особое отношение. За исключением одной, она на главном посту — телефонистка. А с остальными я не сюсюкаюсь. Тем более что, в отличие от установок, работающих на оповещение, на нашей, предназначенной для наведения, только один старший оператор — это я. К тому же я еще и старшина расчета. Еще в него включили старшего радиста, старшего электромеханика — дружка моего по «шестерке», — вот и вся мужская братия. Поэтому я с первых дней к девушкам только по уставу, на «вы» обращаюсь. Иначе, знаю, порядка не будет.
Уберечь наших девиц от кавалеров, прямо скажу, нелегко. Только развернули «Редут», разбили «дозор», а летчики-налетчики тут как тут. Сами из себя хороши: хромовые сапоги, бриджи светло-синего сукна, куртки кожаные, а под ними кителя с иголочки с погонами (только ввели новшество, а они уже фасонят!), на фуражках с лакированными козырьками — крабы. Увидит женщина такого — не устоит. Но и Гарик не хухры-мухры, хоть и в обмотках, и шинелька пообтрепана, а голос на что! Голос у меня — ого-го! — телефонами и микрофонами натренирован. Сразу: стоп! Вы куда, товарищ? Назад! Объект секретный. Читать умеете? Вот табличка: «Проезд и проход категорически запрещен!» Может, поэтому на меня пилоты зуб точат?.. Но не думаю, они промашку дали по собственной инициативе, а на меня свалить хотят. Не учли только одного: Гарика на мякине не проведешь!
Судите сами. Звену истребителей предстояло барражировать вдоль линии фронта в зоне Карельского перешейка. Я должен был в случае обнаружения самолетов противника сообщить на КП штурману полка координаты цели и произвести наведение. Теперь в составе дежурной смены нет оперативного офицера. Вместо него на командном пункте план-шетист, который по моим докладам составляет схему полета.
Включил я высокое напряжение за несколько минут до старта звена, любуюсь разверткой на экране — привычное дело. Смотрю, полетели, соколики. Докладываю на КП. Через две минуты снова докладываю. Вижу группу хорошо, в небе по курсу полета
Литовкин тут же связывается с ведущим группы, предупреждает: так, мол, и так, разучились, что ли, ориентироваться?.. А ведущий, пижон несчастный, отвечает: летим точно по курсу, находимся в квадрате… В общем, в том, в каком и следует им быть.
Литовкин выдает мне ответную «квитанцию»: мол, ври, дорогой, да не завирайся — мои летчики правильно летят, а ты, сержант, протри глаза. Тогда я кричу в трубку, но пока еще по-доброму, с улыбочкой: мол, ошибаетесь, друзья-гвардейцы братского авиаполка, не туда летит ваше звено, уже над флотом нашим барражирует, а не над пехотой, как по заданию положено.
Штурмана, наверное, заколотило от такой информации. Слышу, опять запрашивает по радио борт ведущего истребителя: «Доложите, где находитесь?»
А ведущий — душа его заблудшая — в ответ невозмутимо опять ему мозги компостирует: «Летим над линией фронта в Карельской зоне. Какие будут приказания?»
Тут меня уже начало трясти. Вы что, Гарику не верите?! Напоминаю оператору бойцу Ивановой: «Фиксируй в журнале все мои доклады — азимут, расстояние, квадрат, время…» С трудом сдерживаясь, передаю Литовкину: не я вас обманываю, а ваши горе-летуны!
Это было последней каплей в переполненном море. Началась буря: полет прекратился, летчиков вернули на аэродром и привели к «Редуту» на разбор. Я выбежал навстречу разгоряченный. И вот здесь-то ведущий, сразу видно, салажонок необстрелянный, мне нагло говорит:
— Вы что, сержант, тень на плетень наводите?! Мы шли строго по маршруту, а вы нас компрометируете…
Однако мне пора к Литовкину бежать. Поглядим еще, кто извиняться будет!
КП авиаполка — небольшой двухэтажный домик с выпирающим посередине полуовальным застекленным балконом, очень похожим на терраску. Я решительно поднялся по лестнице и тихонько открыл дверь.
Литовкин и лейтенант — тот самый ведущий, из-за которого весь сыр-бор разгорелся, — сидели за длинным столом, заваленным картами, и о чем-то толковали. Правее них, на возвышении, восседал за пультом капитан-летчик в фуражке и с красной повязкой руководителя полетов. Перед ним аэродром — как на ладони. Позади стола штурмана стоял планшет размером с большую карту, с разграфленным на сектора воздушным районом. Возле него крутились два солдата и наша планшетистка-оператор Некрасова. По тому, как с ней перешептывались бойцы, а она игриво мурлыкала в ответ, подрисовывая что-то на планшете и весело тряся кудряшками, было ясно: акклиматизировалась единственная представительница расчета РУС-2 здесь — лучше не бывает.
Я кашлянул и громко доложил о прибытии. Руководитель полетов даже не шевельнулся, чуть скосил глаза. Планшетисты тоже не обратили на меня внимания. Только Некрасова сразу посерьезнела и усерднее заскрипела мелком по прозрачной пленке. Обернулись на мой голос Литовкин и лейтенант… Мать честная! — Литовкин — Герой Советского Союза! А у лейтенанта, которого я посчитал за юнца желторотого, ордена Ленина и Красного Знамени. Мгновенно пронеслось в голове: «Может, и вправду, Гарик, ты маху дал? Вдруг «Редут» не так настроен, а ты глотку дерешь?!»