Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга первая: июнь 1941 – май 1942

Соболев Геннадий Анатольевич

Большую работу по выявлению, изучению и публикации блокадных дневников ведут в последние годы научные сотрудники Санкт-Петербургского института истории РАН. В рамках проекта «Ленинградская блокада без купюр и ретуши» был издан целый ряд сборников – «Человек в блокаде. Новые свидетельства», «Доживем ли мы до тишины? Записки из блокадного Ленинграда», «Я не сдамся до последнего…» [125] . Опубликованные в них действительно новые и содержательные дневники хранились не только в фонде воспоминаний и дневников Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга, но и в семейных архивах (дневник театрального художника А. А. Грязнова, учительницы Т. К. Великотной, актера Ф. А. Грязнова). Все они содержат многие важные факты о блокадной жизни ленинградцев, их поведении и психологии в экстремальных условиях.

125

Доживем ли мы до тишины? Записки из блокадного Ленинграда / отв. ред.

B. М. Ковальчук; сост. В. М. Ковальчук, А. И. Рупасов, А. Н. Чистиков. СПб., 2009; «Я не сдамся до последнего…» / отв. ред. В.М.Ковальчук; сост. В.М.Ковальчук, А. И. Рупасов, А. Н. Чистиков. СПб., 2010.

Ценные публикации источников вышли в «Трудах Государственного Музея истории Санкт-Петербурга». Среди них следует особо выделить «Дневник блокадного времени» инженера-кораблестроителя В. Ф.Чекризова, работавшего на заводе «Судомех» [126] . Если иметь в виду, что значительная часть архива «Судомеха» была уничтожена в период блокады в результате пожара, то дневник В. Ф. Чекризова является уникальным источником о самоотверженном труде коллектива завода в годы войны и блокады. Но, конечно, его дневниковые записи не ограничиваются рамками заводской жизни, в них много важных и правдивых

наблюдений и размышлений о том, что происходило в осажденном Ленинграде и за его пределами. Однако, если судить по признанию самого автора дневника, он решался доверить ему далеко не все. «Интересно читать через 24 года записи своего тогдашнего дневника, – признавал В.Ф.Чекризов в марте 1968 г. – Какие годы прожили? Жаль, что не писал подробно и не все так, как нужно было бы (были причины)» [127] .

126

Чекризов В. Ф. Дневник блокадного времени // Труды Государственного музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 8. СПб., 2004. С. 150–151.

127

Там же. С. 151.

Таким образом, можно говорить о том, что за последние 15 лет произошел прорыв в публикации блокадных дневников, в результате которого исследователи получили новый корпус ценных источников [128] .

Задача теперь состоит в том, чтобы содержащийся в них богатейший материал органически ввести в картину блокадной жизни Ленинграда [129] , выявить и учесть все факторы, влиявшие на исход борьбы ленинградцев за выживание в экстремальных условиях блокады, на их поведение и психологию. Начало этой важной работе было положено на состоявшейся в мае 2008 г. в Санкт-Петербургском университете научной конференции «Жизнь и быт блокированного Ленинграда». В вышедшем в 2010 г. на основе материалов этой конференции сборнике содержится целый ряд статей (Л. Л. Газиевой, Н. Б. Лебедевой, В. Л.Пянкевича, А. Пери, Н. Б. Роговой, С. В. Ярова и др.), посвященных анализу блокадных дневников [130] . В 2010 г. в Санкт-Петербурге прошел Международный научный коллоквиум «Человек и личность как предмет исторического исследования. Россия (конец XIX–XX вв.)», организованный Санкт-Петербургским институтом истории РАН и Европейским университетом в Санкт-Петербурге. В опубликованных материалах этого коллоквиума привлекают внимание статьи Алексиса Пери «Личность в осаде: образы себя как предмет творчества и самоанализа блокадного человека» [131] и Полины Барсковой «”Автопортрет перед смертью”: блокадная личность и механизмы репрезентативной компенсации» [132] . Отмечая оригинальный характер этих статей, вместе с тем не могу полностью согласиться с трактовкой в них ряда блокадных дневников. К сожалению, авторы этих статей часто подменяют конкретно-исторический анализ источника абстрактно-гуманистическими рассуждениями, в которых дневники блокадников служат иллюстративным материалом. Мне также представляется, что судить о поведении, психологии и этике населения блокированного Ленинграда на основании только дневников вряд ли корректно хотя бы потому, что дневники вели в первую очередь и в основном представители интеллигенции, чьи восприятие и оценки блокадной действительности отличались от восприятия других социальных групп блокадников. Нравственным критерием поведения ленинградцев служит в первую очередь их самоотверженная борьба за своих родных и близких, их вклад в дело обороны Ленинграда.

128

Наиболее полный обзор опубликованных дневников блокадников, по моему мнению, содержится в книге С. В. Ярова (Яров С. В. Блокадная этика. СПб., 2011.

C. 525–556).

129

Примером такого органического введения может служить статья: Пянкевич В. Л. Семья в осаде (Ленинград 1941–1944 гг.) // Битва за Ленинград: проблемы современных исследований: сб. статей. СПб., 2007. С. 190–198.

130

Жизнь и быт блокированного Ленинграда: сб. науч. статей / ред. коллегия: Б. П. Белозеров (отв. ред.), Т. А. Пострелова, Н. Б. Рогова, М. В. Ходяков. СПб., 2010.

131

Человек и личность как предмет исторического исследования. Россия (конец XIX–XX вв.). Международный коллоквиум. Санкт-Петербург, 7-10 июня 2010 г. Научные доклады. СПб., 2010. С. 275–294.

132

Там же. С. 295–304.

Важным источником для изучения блокадной повседневности являются воспоминания. Их ценность зависит в первую очередь от того, когда, кем и с какой целью они написаны. Значительный пласт блокадных воспоминаний, застенографированных в 1943–1947 гг. сотрудниками Ленинградского института истории партии, находится в Центральном государственном архиве историко-политических документов Санкт-Петербурга [133] . Но из более чем 600 хранящихся там воспоминаний лишь небольшая часть была опубликована в 1968 г. в сборнике воспоминаний «Оборона Ленинграда», подготовленном сотрудниками Ленинградского отделения Института истории [134] . К этому времени были уже изданы и другие воспоминания [135] . Разумеется, многие из них прошли не только цензуру, но и самоцензуру. Вот показательный пример: работавший в Ленинградском университете известный математик Н. П. Еругин, впоследствии действительный член Академии наук БССР, в своих воспоминаниях пишет, что перед тем как уйти в народное ополчение, он «торопливо передал свои неоконченные рукописи моему учителю члену-корреспонденту Академии наук СССР» [136] . Однако фамилии своего учителя он не называет по той причине, что член-корреспондент А. Н. СССР H. С. Кошляков был репрессирован в январе 1942 г. по сфальсифицированному делу так называемого «Союза старой русской интеллигенции», и его реабилитация состоялась в более позднее время.

133

См.: ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп. 10.

134

Оборона Ленинграда. 1941–1944. Воспоминания и дневники участников / ред. коллегия: В. М. Ковальчук, В.В.Петраш, А. М. Самсонов (отв. ред). Л., 1968.

135

Щеглов Д. В ополчении. М., 1960; Еругин Н.П. О тех, кто выстоял. Минск, 1961; Бычевский Б. В. Город-фронт. М., 1963; Жданов H. Н. Огневой щит Ленинграда. М., 1965; Подвиг Ленинграда. М., 1960; Своим оружием. М., 1961; Девятьсот дней. Л., 1962; Ради твоей жизни. Л., 1962; В огненном кольце. Воспоминания участников обороны города Ленинграда и разгрома немецко-фашистских захватчиков под Ленинградом. Л., 1963; и др.

136

Еругин Н. П. О тех, кто выстоял. С. 8.

Написанные в конце войны и первые послевоенные годы, воспоминания блокадников еще больше, чем дневники, были адресованы истории и будущим поколениям. «Возможно, эти мои очерки должны будут явиться обличительным документом, предъявленным гитлеровской Германии наряду с другими документами о причиненном ущербе нашей стране, обличительным документом тех травм, психических переживаний и физических мучений, которые перенесли дети

Ленинграда, пробыв 900 дней в трудных условиях блокады, – писала инспектор дошкольного сектора в Куйбышевском районе Е. Л. Щукина. – Но главное – пусть эти страницы станут свидетельством стойкости ленинградцев, взрослых и самых маленьких, их мужества и взаимопомощи. Пусть не иссякнет у будущих поколений чувство благодарности ленинградцам за то, что отстояли город и сохранили чистоту чувств и взаимоотношений. Пусть помогут понять нас, людей блокадного Ленинграда, и пусть живущие после нас сохранят любовь к Великому городу» [137] .

137

Щукина Е.Л. Очерки блокадных дней. СПб., 2010. С. 11–12.

С выходом «Блокадной книги» А. Адамовича и Д. Гранина, как никогда ранее, открылось, что и спустя многие годы пережившие блокаду ленинградцы связаны с родным городом не только «одной неповторимой судьбой», но и памятью, сохранившей «все до боли и до слова». «Да, не забыто – разве может человек такое забыть, даже если бы и хотел, имел право?! – писали авторы этой книги. – Да, все это помнят еще живущие блокадники. Они блокаду выдержали, они переносили ее изо дня

в день, сохраняя человеческое достоинство. Но мы, мы, не пережившие этого, или сегодняшние молодые, – имеем ли мы право не стараться узнать обо всем, что вынесли, пережили, перестрадали, сделали и ради нас они, ленинградцы?!» [138] . В справедливости этого суждения еще раз убеждаешься, когда читаешь блокадные воспоминания, вышедшие в последние годы [139] .

138

Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. С. 15.

139

Дети и блокада. Воспоминания, фрагменты дневников. СПб., 2009; Медики и блокада. Взгляд сквозь годы. СПб., 2007; Павпухин Ю.А. Блокада и мы. Киров, 2008 «Мы знаем, что значит война». Воспоминания, письма, дневники универсантов военных лет. СПб., 2010; Алъшиц Д.Н. За нами был наш гордый город. СПб., 2010; и др.

Отмечая серьезные успехи в публикации новых источников по истории блокады Ленинграда, вместе с тем нельзя сказать, что здесь использованы все возможности. В частности, исследователями почти не освоены фотодокументы, хотя составители появившихся в последние годы фотоальбомов расширили круг опубликованных блокадных фотоматериалов [140] . Как известно, в условиях военного времени разрешение на фотосъемки имели в первую очередь фотокорреспонденты Ленинградского отделения Телеграфного агентства Советского Союза и периодических изданий. Но далеко не все сделанные ими снимки получали разрешение цензуры на печать. Из 30 тыс. снимков блокадного времени разрешение на печать получили только 7 132 [141] . В Центральном государственном архиве кинофотофонодокументов в настоящее время хранится около 9 тыс. фотодокументов, которые в основном поступили из Ленинградского отделения Телеграфного агентства Советского Союза, причем не только негативы, но и сопроводительные текстовые карточки с сохранившимися пометами цензоров [142] . В 60-е годы в процессе подготовки фотоматериалов для 5-го тома «Очерков истории Ленинграда» мне довелось увидеть многие из этих фотоматериалов в числе первых и, естественно, опубликовать некоторые из них в нашей книге. И тоже, разумеется, с разрешения цензуры.

140

Ленинград, блокада, подвиг. Фотоальбом. Л., 1984; Никитин В. А. Неизвестная блокада. Ленинград 1941–1944. Фотоальбом. СПб., 2002; Ковальчук В.М., Чистиков А.Н. 1) Ленинград в годы Великой Отечественной войны. Очерки. Документы. Фотографии. СПб., 2005;2) Ленинград и ленинградцы в годы блокады. СПб., 2012; Большакова О. В., Борзенко С. Б., Кожемякин А. О. Пискаревское мемориальное кладбище. Трагедия Ленинграда. СПб., 2010; и др.

141

ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 10. Д. 466а. Л. 5.

142

Дзюба Е. В. Голод и заболеваемость в фотодокументах ЦКАКФФД СПб // Жизнь и смерть в осажденном Ленинграде. Историко-медицинский аспект. СПб., 2001. С. 132–133.

Публикация новых документальных источников создала предпосылки к тому, чтобы перейти к изучению блокады Ленинграда на качественно ином уровне, исследовать блокадную жизнь во всех ее проявлениях, объективно показать характер и мотивы поведения различных социальных групп населения, выявить основные факторы выживания в экстремальных условиях блокады. Американский социолог Джеффри Хасс предлагает интерпретировать этот сложный процесс с помощью таких категорий, как парадигма героизма, парадигма оппортунизма и парадигма нерешительности [143] . «Парадигма героизма предполагает индивидуальное принятие решений на основе коллективных норм, – пишет он. – Парадигма оппортунизма предполагает индивидуальное принятие решений на основе рационального эгоизма и материальной выгоды (или потери). Парадигма нерешительности отводит индивидуальному выбору наименьшую роль; люди практически не решают ничего самостоятельно, и их вклад в развитие истории невелик» [144] . При всей оригинальности и привлекательности этого предложения американского социолога применить его в качестве основного инструмента исследования такого уникального явления, как блокада Ленинграда, оказывается крайне затруднительным. Да и сам Джеффри Хасс признает, что предлагаемые им парадигмы представляют «только идеальные случаи, реальность же более сложна» [145] . Вместе с тем его выводы, сделанные в результате изучения блокадных дневников и в первую очередь дневника Ольги Эпштейн, имеют, по моему мнению, методологическое значение, корректируют в ряде случаев суждения российских исследователей. «Во-первых, – считает Джеффри Хасс, – самостоятельность выбора является величиной переменной, которая не зависит целиком от ситуации. Утверждение С. В. Ярова о том, что серьезные лишения порождали нерешительность [146] , очевидно, находит подтверждение в истории блокады. Страдание и различные испытания могут побудить людей выйти из нерешительности – не только физический инстинкт выживания, но также чувство справедливости или вины может вернуть способность действовать самостоятельно. Нерешительность не является состоянием природы; она возникает в результате сильных перекосов во внешнем мире человека, будь это материальные лишения или нечестное поведение властей» [147] . В справедливости этого суждения мы убедимся, анализируя поведение ленинградцев на основании других источников блокадного времени.

143

Хасс Дж. Выживание в годы войны и «история». Проблема самостоятельности выбора и различные модели человеческого поведения во время ленинградской блокады // Россия. Век двадцатый. Сб. статей к 95-летию доктора исторических наук В. М. Ковальчука. СПб., 2011. С. 107.

144

Там же.

145

Там же.

146

Речь идет о статье: Яров С. В. Ленинградцы в смутное время: предпосылки изменения нравственных ценностей // Вести. Ленингр. гос. ун-та им. А. С. Пушкина. Сер. История. 2008. № 4. С. 23–46.

147

Хасс Дж. Выживание в годы войны и «история». С. 120–121.

Другой вывод американского социолога, который заслуживает внимания, состоит в том, что «парадигмы героизма и оппортунизма вряд ли возможно четко разграничить – для блокады, войны в целом, советской системы и того, как люди проживают “историю”». В связи с этим он предлагает использовать для объяснения не одну парадигму, а последовательность нескольких парадигм [148] . Генеральный же вывод Джеффри Хасс формулирует так: «Существующие парадигмы поведения во время блокады проливают свет на то, как люди реагируют на те или иные события – как они их интерпретируют и формируют соответствующую реакцию. На грани пропасти люди осознают, кем они являются на самом деле. Именно поэтому сложная история жизни во время блокады может рассказать нам немало о войне, выживании, советской системе и природе человеческого поведения и человеческой истории» [149] .

148

Там же. С. 121.

149

Там же. С. 122.

Не отрицая в принципе роль предложенных американским социологом моделей поведения в систематизации и осмыслении блокадного материала, вряд ли можно согласиться с тезисом о том, что «существующие парадигмы поведения во время блокады проливают свет на то, как люди реагируют на те или иные события». Здесь как раз обратная зависимость: именно поступки ленинградцев подтверждают или опровергают проявление и доминирование той или иной парадигмы их поведения. Задача исследователя, как мне думается, состоит в том, чтобы, изучая известные на сегодня источники, выявить в них основные факторы (как позитивные, так и негативные) выживания в условиях блокады, факторы, определявшие исход противоборства жизни и смерти в блокированном Ленинграде. Эта многоаспектная проблема только поставлена в современной отечественной литературе [150] , и она, по моему глубокому убеждению, нуждается в дальнейшем глубоком и, главное, систематическом исследовании.

150

См.: Дзенискевич A. R На грани жизни и смерти. Работа медиков-исследова-телей в осажденном Ленинграде. СПб., 2002. С. 90–108; Ломагин Н.А. Ленинград в блокаде. С. 50–53.