Ленинский тупик
Шрифт:
У двери скромненько пристроились ерзающий на скамье комендант общежития и багроволицая тетка Ульяна в шерстяной, попахивающей нафталином кофте. Ульяну привел на заседание комендант: она, по его вынужденному, сквозь зубы, признанию, знала всех непрописаных мужей и жен даже лучше, чем он сам.
– Дела все разобраны? — спросил комендант. Тихий голос Аконяна внес оживление в напряженную тишину.
– Дела у прокурора и народного судьи. В этих папках розовые сны и упования.
Первое упование Акопян приподнял над
Минут десять слышалось лишь шуршание переворачиваемых бумаг и все более обеспокоенный голос Акопяна, перечислявший, откуда присланы письма, на nечатных бланках, с категорическим требованием быстрее, без бюрократизма, рассмотреть.. и “не чинить препятствия”.
Акопян мысленно представил себе трех русоголовых в латаных рубашонках мальчиишек, растущих без пригляда отца, нолусиротами, самого плотника, обивающего пороги.,. Сдержанный человек, Акопян, дал волю гневу:
– Это черт знает что! Надо не иметь сердца. Он взял красный карандаш и проставил в последней графе размеры комнаты, самой большой комнаты, котоую только мог дать. .
Александр смотрел на красный карандаш, испытывая смятение. Он хорошо помнил этого плотника, лодыря отпетого. Но, с другой стороны, о нем хлопочут из канцелярии Председателя Совета Министров, депутаты Верховного Совета, горсовета, райсовета…
Акопян уже завязал тесемки на папке, когда послышалось восклицание Силантия, да этой минута, казалось, дремавшего:
– Это какой такой?
– Он назвал фамилию плотника. Александр бросил уголком рта:
– Да этот, в “капитанке.. Локти тряпичные.
Силантий хлопнул своими громадными, черными, как клешни, руками по коленям: — Так его только за смертью посылать!
Акопян сделал нетерпеливое движение головой: мол, к чему ЭТИ словопрения, решено!
Подбородок Силантия выпятился. Празднично, двумя клиньями, расчесанная борода цвета побурелого снега вскинулась торчком. Лицо ожесточилось. Таким его заросшее до ушей лицо становилось только в одном случае: когда он, старшой, уличал бракоделов. Бросал им, брызжа слюной: “Не зачту! Вот те крест, не зачту!”
Силантий потянулся обеими руками к папке-мол, развязывай снова. Акопян помедлил, но голос старика сорвался фальцетом:
– Ты чего? Он во все бригады переторкался, нигде не удержался. Перекати-поле!
Акопян снова развязал папку, зашуршал документами. Выяснилось, что нынешний плотник до стройки был канцеляристом в паспортном столе и изгнан за взятку.
– Неча стройку засорять!
– прозвучал от дверей грубый, мужской голос тетки Ульяны.
Акопян повертел карандаш в руках, отозвался с досадой:
– Вы, уважаемая, простите меня, все решаете с точки зрения дворника. “Сорить”. “Подметать”…
Тетка Ульяна отсела подальше от коменданта, который толкал ее. под бок, и воскликнула с обидой в голосе:
– Он, паскуда, нам на шею семью бросил, а мы расхлебывай! Жена у его в Кашире при деле. Продавщица. Дети при ей, в школу ходят… А говоришь - дети в забросе!
Комендант, когда Акопян спросил его мнене, поерзал на скамье, но кривить душой не стал:
– Для нас, товарищ Акопян, слишком начетисто. Из-за одного никудышника еще пять душ.
Акопян повернулся всем корпусом к Александру и его соседке: .
– Ваше решающее слово, бригадиры!
Из-за плеча Александра протянулась худая рука Матрийки с желтыми подушечкам-мозолями.
– В правительстве разве знали, что он такой,- мне, мол, давайте поболе, - Матрийка потерла обожженный известью палец о палец, - а я вам вот, - пальцы ее сложились в фигу.
Александра охватило чувство стыда. В канцеляриях, откуда все эти бумаги пришли, плотника и в глаза не видели. Но он-то, бригадир, видывал! Сам поймал его с краденой фанерой и выгнал из бригады взашей. Почему же сейчас он поверил не себе, а этим бумагам с грифами?.. Нет, не поверил, конечно, - сробел перед бумагой: мол, верх за нею…
Александр набрал полную грудь воздуха, точно собирался нырять.
– Из-за того, что он пишет во все инстанции” никаких уступок не делать!
– И вот еще что, - добавил Александр, когда Акопян стирал на широченном, как простыня, листе следы своего красного карандаша.
– Надо его вызвать на постройком, сказать: “Не мучай семью. Уезжай к ней. Создавай новую жизнь. И не писаниной, а честным трудом”.
На следующей папке было начертано наискось: “Гуща”. Папка оказалась еще; более пухлой, чем первая. И здесь добрую половину ее занимали письма на имя Председателя Совета Министров, руководителей Госстроя, депутатов.
Тетка Ульяна всплеснула руками: “И Гуща шлендал повсюду! Горлопанил!” Она притихла, когда Акопян зачитал заявление Гущи и письма. Дом Гущи разбомбило. С той поры он ютился в дощатом сарае, в котором ранее помещалась и общая, во дворе, уборная. Яму уборной он засыпал. Стену обшил листами сухой штукатурки. Сложил плиту. Но все равно зимой на полу без валенок не выстоишь. Дети заболели ревматизмом.
Акопян взглянул на коменданта с неприязнью:
– Неужели места в общежитии не нашлось?! Почему довели работящего человека до того, что он стал писать во все концы?
Комендант пожал узкими плечами, как бы удивляясь наивности Акопяна.
– Общежитие ему ни к чему, товарищ Акопян. Он и заявления не подавал. Дадут общежитие - оттуда не скоро вылезешь, а сарай на дерьме - дело верное.
Силантий, тугодум, встрепенулся лишь тoгда, когда Акопян взялся за красный карандаш.
– Хитер Гуща, - прозвучал его хрипящий голос.