Ленинский тупик
Шрифт:
– Детей в теплый угол не захотел..
– Силантий и раньше знал об этом, не одобрял Гущу. Но раньше-то Гуще, как говорится, бог был судья, а теперь он, Силантий.
– Гуща, видать, бабе своей поддался, безмозглице. На себе рубаху рвал. Раны миру показывал.
– Силантий хлопнул ладонью по скамье.
– А вот дать ему за хитрованство похужее! Ты какой этаж написал? Третий? Под самые стропила его! На голубятню!..
Едва успокоили расходившегося старика.
Затем белыми лепестками “посыпались на стол заявления в две строки да при них брачные свидетельства.
– И этот на сносях?!
– загрохотала тетка Ульяна. Скамейка под ней заходила ходуном.
Оказалось, отец-одиночка. После недолгих прений приравняли его к матерям-одиночкам и выделили комнату-светлицу с балконом, чтоб было куда выкатывать коляску. .
В тоненькой папке Староверовых не оказалось справки из закса.
Александр потупился, объяснил, что они с Нюрой не расписаны. Оба Староверовы. Однодеревенцы…
Тетка Ульяна посоветовала, лукаво сверкнув глазами! дать им две маленькие комнатушки в разных подъездах. Чтоб не повадно было.
Силантий долго тряс своей жиденькой, свалявшейся надо лбом седой челкой.
– Хитер! Выделить ему на голубятне. Без балкона.
– Завтра распишемся!
– взмолился Александр, - Я же не со зла…
Брачного свидетельства недоставало не только в папке Староверовых. Дверь постройкома то и дело открывалась, и запыхавшиеся молодые люди протягивали свеженькие документы, с радостью внимая голосам членов комиссии:
– Это другой разговор!
– Другие метры!
Акопян назвал фамилию Чумакова. Благодушное настроение как рукой сняло.
Папка Чумакова оказалась самой тоненькой и самой неожиданной.
Неожиданным был прежде всего адрес Чумакова: “Дебаркадер No 8”.
Как?! Наш единственный орденоносец, и на воде живет?!
– воскликнул Александр. В его возгласе слышались и изумление и откровенное недоверие.
Контора под началом Чумакова возводит в год до двадцати восьмиэтажных домов. Полторы тысячи квартир. И Чумакову не отыскалось места на земле? На воде поселился?
– Тут что-то не так!- убежденно произнес Александр.
– Чтоб такой всемирно прославленный жох, проныра, доставала, как наш начальник..-..
Тетка Ульяна вскинулась в гневе:
– Молод ты еще начальство свое чихвостить! Молоко на губах не обсохло.
Комендант двигал локтем, как маховиком, но тетка Ульяна в своих бесчисленных одежках была непробиваема. Утерев концом кашемирового платка уголки губ, она повела неторопливый рассказ, причмокивая и озирая членов комиссии сдержанным достоинством, как бы прощая их за то, что они, беспонятливые, не сразу определили, что значит для ихних забот тетка Ульяна.
– В его квартире, на набережной, дочеря живут незамужние. Трое. Вот он и оказался на воде.
– Выжили его, значит…- в голосе Силантия слышалось сочувствие.
– Какое!
– Ульяна, как .всегда, пояснила обстоятельно: - Старшая, к примеру, Наталья.
– Тетка Ульяна снова утерла уголком платка края губ. Акопян нетерпеливо застучал карандашом по столу:
– Ближе к делу, уважаемая!
– Куда уж ближе! Оставил он дочерям квартиру: при комнатах все легче мужика заарканить… А сам - на воду. Жена Чумакова работала на табеле. В порту. Выхлопотала себе комнатушку на дебанкадере, возле моста. Меня как-то посылали туда. За Чумаковым. В комнатке сырость. Над оконцем плесень с кулак. Как он, сердешный, чахотку не схватил…
– Жизня!
– отозвался Силантий. Он уважал Чумакова за то, что тот умел раздобыть в один час кирпича на два дома, а для самого себя и шиферу, когда крыша на дебаркадере прохудилась, не попросил.
– Дочерям отдал, а сам на воде -лодке, как китаец….
– Запишите ему самую хорошую комнату!
– сдавленным от волнения голосом произнесла Матрийка, и все вдруг притихли, вспомнив, что и Матрийка, хоть и мордва, а лучший на стройке бригадир, осталась вековухой.
Игорь Иванович, который во время рассказа тетки Ульяны, вошел в комнату, потянул к себе папку Чумакова, полистал справки. Все правильно. “Дебаркадер No 8”. Он, Игорь, мог дать голову на отсечение, что Чумаков и Тихон Инякин - два сапога пара… Хапуны. И вот тебе! “Сердешный…”
Впервые за много лет упоминание о Чумакове не вызвало раздражения Игоря Ивановича. Он почувствовал себя веселее, легче, словно бы тащил долго какую-то тяжесть и наконец скинул.
– Дайте ему окнами на юг, - сказал он усмешливо, - чтобы обсох скорее.
Два листочка списка склеились. Если бы Александр не заметил этого, Акопян, может, перевернул бы их вместе. Первой на разлипленных страницах значилась фамилия Тони.
– “… .На стройке с тысяча девятьсот сорок девятого года… одинокая… детей нет…” - монотонным голосом читал Акопян.
Александр сказал, что Тоне нужно выделить комнату на двоих. У Тони мать, дряхлая старушка. При сельской больнице живет, в которой до войны работала няней. Сейчас старушку потеснили куда-то в каптерку без окон. Дровец и тех заготовить ей некому .
– Мы не можем документировать мать, - решительно возразил комендант, но, взглянув на потемневшее лицо Акопяна, добавил тоскливо: - Придется писать объяснение. Доказывать.
– И докажем!
– твердо сказал Александр. На то нас избрали,
Акопян оторвал руку с карандашом от бумаг, точно обжегся:
– Э-э, товарищи! Производственная характеристика ее хуже, чем у того плотника.
Александр махнул рукой: - Это Чумаков в дурную минуту… Вызвать его. Сейчас- ему совестно станет.