Ленька Пантелеев
Шрифт:
В руках у Леньки было всего двадцать миллионов.
– Я отдам, не беспокойтесь, у меня есть, - сказал он, похлопав себя по карману.
– Нет, брат, изволь деньги на кон. Этак по карману-то всякий умеет хлопнуть. Может, у тебя там семечки или огурец соленый...
– Пожалуйста... Семечки!
– сказал Ленька, торопливо отворачивая полу шубейки и застывшими руками отстегивая булавку. Он вытащил из кармана запечатанную пачку, на которой было написано: "500 млн." У марафетчика и у поднатчиков забегали и заблестели
Руки у Леньки дрожали, когда он вскрывал пачку.
– Ладно, погоди, не рви, - остановил его марафетчик.
– Долго считать. Проиграешь - тогда расплатишься. Я верю. Можешь не ставить. На какой номер играешь?
– Эй, парень, на двенадцатый, на двенадцатый, - зашептали со всех сторон поднатчики.
– На восьмой, - сказал Ленька.
Ему казалось, что серебряная стрелка никогда не остановится. Он перестал дышать. От страха и волнения его начало тошнить.
– Не угадал, - услышал он откуда-то очень издалека голос марафетчика.
Стрелка, покачиваясь, остановилась у цифры "12".
– Еще будешь?
– Да, буду, - уже не своим голосом ответил Ленька.
Он поставил на двенадцатый номер. Стрелка остановилась на шестерке. Он проиграл всю пачку. Он проиграл 20 миллионов, которые были у него на руках.
– Ну, кончил?
– весело спросил марафетчик.
– Нет, не кончил, - прохрипел Ленька, доставая из кармана вторую пачку.
Через пять минут он держал в руках пять или шесть бумажек по десять миллионов. Это было все, что у него осталось.
– Давай, давай, парень! Играй! Выиграешь, - уже посмеиваясь, ворковали поднатчики.
Ленька увидел, как за спиной марафетчика человек в барашковой шапке презрительно усмехнулся и как губы его явственно и отчетливо выговорили: ду-рак.
– Играешь?
– спросил марафетчик.
– А ну вас всех к чегту!
– сказал задрожавшим голосом Ленька. Катитесь... оставьте... пустите меня... жулики!..
В горле у него было горько и сухо, как будто он наелся черемухи или волчьих ягод. Ничего не видя, он выбрался из толпы.
"Дурак... идиот... подлая тварь", - без жалости ругал он себя.
– Рейтузики... рейтузики не надо ли кому?
– услышал он пискливый бабий голос.
– А вот рейтузики... теплые... зимние... шерстяные...
"Господи, что же делать?!
– воскликнул мысленно Ленька.
– Пойти домой к маме, все рассказать ей?"
Нет, об этом даже думать было страшно.
Он подошел к решетке набережной... Фонтанка была покрыта грязным льдом. Он представил черную глубокую воду, которая медленно течет и колышется под этим ледяным покровом, и содрогнулся.
...Без всякой цели он бродил часа полтора по окрестным улицам. Было уже темно. Он замерз, проголодался.
На Мучном переулке зашел в маленькую чайную, сел в углу, заказал рисовую
С мрачной прожорливостью он ел переваренную, темную, как топленое молоко, сладкую кашу, думая о том, что ест он, вероятно, последний раз в жизни. Вдруг он услышал у себя над головой радостный возглас:
– Хо! Кого я вижу?!
У столика стоял и улыбался своей безжизненной нервной улыбкой Волков. Он был в американской желтой кожаной куртке с цигейковым воротником-шалью, на голове его, сдвинутая набекрень, сидела котиковая шапка-чухонка.
– Разбогател? А?
– спросил он, протягивая Леньке руку и показывая глазами на пирожные и прочую снедь.
– Да, - мрачно усмехнулся Ленька, - "газбогател"...
– Что же ты меня обманул, Леша?
– сказал, присаживаясь к столу, Волков.
– Обещал прийти и не пришел. А? Я ждал тебя...
– Мне некогда было, - пробормотал Ленька.
– Работаешь?
– Нет... учусь. То есть учился... Сейчас не учусь уже.
– Выгнали?
– Да, почти выгнали.
– Послушай, Леша, - сказал Волков, заглядывая Леньке в глаза.
– Ты чем-то расстроен? А? Правильно? Угадал? Опять что-нибудь стряслось?
Ленька находился в таком состоянии, что любое, мало-мальски теплое и дружеское сочувствие, даже сочувствие такого человека, как Волков, было ему дорого. Он рассказал Волкову все, что с ним случилось.
– Эх, братец... какой ты, ей-богу, - сказал, усмехнувшись, Волков. Разве можно?.. У этих же марафетчиков такие кнопки, шпенечки. Они нажимают на каком номере нужно, на таком стрелка и останавливается.
– Ну их к чегту!
– хмуро сказал Ленька.
– Правильно, - согласился Волков.
– Послушай, Леша, - сказал он, помолчав и подумав, - ты оба пирожных будешь кушать?
– Бери, ешь, - мрачно кивнул Ленька.
– Мерси...
Волков подхватил грязными пальцами рассыпчатый "наполеон", широко открыл рот и сунул туда сразу половину пирожного.
– Постой, - сказал он, облизывая губы и смахивая с воротника слоеную крошку.
– А сколько ты должен этому - своему патрону?
– Какому патрону?
– Ну, хозяину.
– Много, - вздохнул Ленька.
– Шестьсот восемьдесят лимонов.
– Н-да. Это действительно много. А у тебя сколько имеется?
– А у меня - ни шиша не имеется. Вот все, что на руках - двадцать четыре лимона.
– И занять негде?
– Негде.
Волков доел пирожное, облизал пальцы и сказал:
– Я бы тебя, Леша, выручил охотно, но, видишь ли, я сейчас временно сам на колуне сижу.
– Я и не прошу, - сказал Ленька.
Волков минуту молчал, сдвинув к переносице тонкие брови.
– Погоди... Сейчас придумаем что-нибудь...
Он вытер о бахрому скатерти пальцы, напялил шапку, поднялся.