Лёнька. Украденное детство
Шрифт:
Ровно в шесть часов вечера хата Акулины и Лёньки наполнилась топотом, смехом, гомоном и даже музыкой, издаваемой небольшой группой немцев, приглашенных рыжим ефрейтором – музыкантом Генрихом Лейбнером на дегустацию похлебки из петуха, расстрелянного им собственноручно этим утром. Все с нетерпением ждали ужина, ароматно дразнившего всех входящих с самого порога дома. Надо отдать должное кулинарному опыту бесславно изгнанного мадьярского капрала, так неосмотрительно пожертвовавшего весь стратегический запас красного перца, который сыграл роль мощного вкусового детонатора. Именно этот неожиданно привнесенный ингредиент взорвал наваристую структуру горячего блюда изнутри,
Скорее всего, именно такое объяснение необычного вкусового многоголосья – острого, пряного, наваристого, жирного, кисло-сладкого главного блюда – было бы понятно собравшимся немцам, поскольку половина из них служила в бронетанковых подразделениях СС, временно разместившихся в этой дальней части Смоленской области. Полковой врач Герман фон Денгофф из старинного рода прусских рыцарей мог бы охарактеризовать этот необычный вкус по-своему, но он был убежденный вегетарианец и лишь довольствовался отваренной картошкой, усыпанной словно первым снежком крупной солью.
Шесть офицеров расположились за столом, и два солдата взвода охраны заняли пост на крыльце дома. Охранники болтали о новостях из дома, сводках с проходящего невдалеке фронта, прислушивались к шумной веселой болтовне офицеров внутри хаты и, коротая караульные часы, курили вонючие сигаретки Roth Handle в ярко-красной упаковке с торговой маркой в виде протянутой руки, которую они меж собой звали «рука курящего – руке просящего». Эти похожие на нацистские флаги пачки сигарет входили в обязательный «табачный паек» каждого военнослужащего вермахта. Так фюрер заботился о досуге и здоровье своих солдат.
За столом шло настоящее веселье. Горячий наваристый суп запивали выставленным по этому случаю шнапсом. Всем солдатам вермахта выдавали по одной бутылке на троих каждое воскресенье и во внеочередном порядке перед наступлением. Офицеры старались употреблять коньяк и даже французские вина, которые в избытке поставляли квартирьеры и тыловики. Но 38-градусный шнапс все же чаще гостил на столах во время застолий.
– Мой друг Генрих, ты обещал роскошный вечер, изысканные напитки и чарующую музыку, – сквозь смех говорил здоровенный лейтенант-эсэсовец с нашивкой, свидетельствующей о его ранении.
– Отто, суп на столе, шнапс тоже, а концерт, как любую музыку, надо слушать исключительно на сытый желудок! Угощайся, мой друг! – парировал Лейбнер, разливая по хрустальным стопочкам немецкую водку. Единственный праздничный семейный набор Акулины для горячительных напитков был также мобилизован для этой вражеской попойки.
– Э-э-э, господин ефрейтор, вы хотите отделаться шнапсом?! Так не пойдет! После французской кампании мы с Людвигом избалованы «Шато Марго» и дорогущим арманьяком пятидесятилетней выдержки. Вот это я называю настоящей товарищеской вечеринкой и хваленой баварской щедростью! Гаа-га-га! – его поддержали хохотом участвовавшие в ужине и гулянке офицеры.
– Дорогой Отто! Позволь мне заступиться за милого Генриха. Он все же сегодня обеспечил нас прекрасным Eintopf [31] . Я хоть и не ем убитых животных, но поверь мне, глотаю слюнки и аплодирую герру Лейбнеру. Здесь в этой русской глуши лучшего der Huhnersuppe [32] и не придумать. А что касается напитков, то…
– Achtung! [33] – Полковой доктор с видом заправского фокусника извлек из своего полевого несессера с потертым красным крестом на кожаном рыжем боку бутылку настоящего французского коньяка. Под аплодисменты
31
Похлебка, густой суп (нем.).
32
Куриный суп (нем.).
33
Внимание! (нем.)
34
Оп-ля! (нем.) – восклицание.
– О-ля-ля, герр доктор. Вы – не только потомок рыцарей, но и великолепный иллюзионист. Вилли, вскрывайте этого французишку! Отсеките ему его лягушачью голову! Ха-ха-ха!!!
Обершарфюрер Вильгельм Хайнзе ловким движением отсек круглую, запечатанную суругчом головку бутылки и расплескал янтарную жидкость по рюмкам. Все дружно поднялись и под крики «За победу немецкого оружия!» и «Хайль Гитлер!» выпили до дна старинный французский напиток и с размаху расколотили об пол все до единой хрустальной рюмочки из Акулининого набора, приберегаемого для праздников и больших важных событий.
За безудержным разгулом германцев помимо двух пар глаз часовых внимательно следили еще две пары: Лёньки и его матери. Их прогнали с кухни, где расположились разухабистые гуляки, и они схоронились на печке, отгородившись сатиновой шторкой в мелкий голубенький цветочек. Акулина, напуганная днем ворвавшимися мадьярами, прижимала своего маленького заступника и прикрывала ему рот морщинистой, жесткой от постоянной тяжелой работы ладонью. Она смертельно боялась, что мальчишка может ненароком помешать захватчикам пьянствовать и поплатится за это. Чего-то хорошего от непрошеных гостей ждать было бессмысленно. Они уже показали свою немецкую воспитанность и европейскую образованность, выгнав старую Фроську из дома, избив конюха Прохора, не отдававшего лошадь, и застрелив ни в чем не повинного петуха в их дворе, которого теперь с наслаждением пожирали, напиваясь все сильнее и сильнее. От них веяло опасностью, злобой и смертью.
Казалось, они уже наелись и очень прилично нагрузились спиртным, когда из-за стола вышел тот самый рыжий мотоциклист, что прикончил горлапана Петьку, и достал из кармана мундира, брошенного в середине обильной пирушки на лавку, небольшой кожаный футляр. Из него появился на свет некий блестящий предмет прямоугольной формы. Яркие искры серебряного блеска, рассыпавшиеся вокруг от каждого движения, необычная ровная и правильная форма этого инструмента пленили Лёньку, и он, потеряв бдительность, отстранил мамкину руку и тихонько выглянул из-под занавески.
– Мои любимые друзья, братья по оружию и крови, сегодня я исполню для вас несколько музыкальных произведений в честь моей дорогой матушки Гретхен Марты Лейбнер, заставившей меня любить музыку и ненавидеть моих учителей! – торжественно объявил рыжий музыкант и, дождавшись аплодисментов, самозабвенно загудел в свою губную гармошку.
Такого диковинного инструмента Лёнька прежде не видел и не знал о его существовании. От удивления он высунулся еще сильнее и, широко раскрыв рот и глаза, слушал веселую и очень приятную мелодию. Он не понимал, как этот злой человек, враг и захватчик, может исполнять такую красивую мелодию. Это совершенно не сочеталось в Лёнькином сознании. Выпускник Мюнхенской государственной академии музыки виртуозно владел своим инструментом, и все его гости притихли и следили за каждым движением музыканта.