Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
— Мало ли подвижников на Руси, — заключил Михаил.
— В том-то все и дело, что мало.
На базаре отыскали торговцев лошадьми и посмотрели их товар, приценились. Наибольшее впечатление произвел жеребец Эльмас из табуна так называемого «ханского завода» — высота в холке сорок вершков (около 140 сантиметров), шея мускулистая, грудь глубокая и широкая, ноги и копыта короткие, но крепкие, лоб высокий, глубоко посаженные глаза. Эта порода называлась по-местному «кеглян».
— Вы нигде такой больше не найти, —
— А почем? — спросил Одоевский.
— Двести рубль, — не моргнув глазом, ответил хитрец.
— Эк, куда хватил! За такие деньги в России двух приличных жеребцов купить можно.
Но торговец презрительно поморщился.
— Э-э, Россия! Разве там есть такой красавец?
— Сто пятьдесят, — назвал Лермонтов цену.
— Обижаешь, хозяин. Разорить меня хочешь?
— Коль по сто пятьдесят, мы возьмем двадцать. И на круг выйдет три тысячи. Разве плохо?
— Три тысяч — хорошо. Но когда по двести — выйти четыре тысяч. Еще лучше.
— Ну, как знаешь. Мы пойдем искать других продавцов.
— Стой! Стой! — испугался татарин. — Сто девяносто.
— Сто шестьдесят — и точка.
— Вай, зачем точка? Надо торговаться побольшей.
— Торг окончен. Красная цена — сто шестьдесят.
— Дай хотя бы сто семьдесят.
— Ни за что.
Продавец нахмурился.
— Должен говорить с мой хозяин. Завтра приходи.
— Хорошо, придем. Только, чур, Эльмаса никому без нас не продавай.
— Нет, нет, Эльмас — для вас.
— Стихами заговорил, каналья! — засмеялся Лермонтов. — Завтра мы придем вчетвером и, Бог даст, с нашим командиром. Коль уговоримся, то поедем отбирать скакунов к вам в табун.
Приложив ладони к груди, коневод кланялся, уверяя в своем почтении.
Удалившись, друзья продолжили обсуждать карабахских лошадей и решили, что могла бы выгореть неплохая сделка. Возвратившись в крепость, рассказали о своих впечатлениях. Но майор слушал как-то отрешенно. Наконец промолвил:
— Нет, по сто шестьдесят многовато.
— Он за меньшее не отдаст.
— Свет клином на нем не сошелся.
— Может, и сошелся. Экземпляр выдающийся, правду говорим.
— Ну, посмотрим завтра.
Пообедав, друзья отправились на прогулку. Лермонтов рисовал (по его словам — «снимал виды») крепость, мечеть, уличные лавочки. Вечером играли с офицерами в карты, пили местное вино (хуже кахетинского), слушали истории об амурных похождениях служащих гарнизона. Те особенно хвалили жрицу любви по имени Мириам.
— Что, армянка?
— Нет, еврейка. Мы такой груди вовек не видали.
— Что берет?
— Рубль
— А без гондона?
— Как договоритесь, но не меньше трех…
Утренний осмотр доктором Фоксом дал неплохие результаты: нового нагноения не случилось, жара не было, у больного появился аппетит. А поев, сказал, что хотел бы со всеми ехать на базар.
— Я бы не советовал, — счел своим долгом предупредить медик. — Даже сидя в повозке, вы не сможете уберечь рану от толчков и вибрации. А для заживления нужен полный покой.
— Ерунда, забинтуйте ногу потуже — и все в порядке.
— Можно и потуже, но тогда ранение не будет дышать. А приток воздуха очень важен для вентиляции: чем быстрее подсохнет, тем лучше.
— Понимаю, но потерплю несколько часов. А когда уладим главные дела, отлежусь два дня перед обратной дорогой.
— Ох, рискуете вы, Константин Петрович.
— Тот не драгун, кто не рискует.
Рассудили так: на базар Федотов поедет, сам посмотрит Эльмаса и решит вопрос о цене. А затем офицеры отправятся в табун отбирать других лошадей без него.
Утро было прохладное, дул студеный ветер, впервые природа давала понять: начался ноябрь и не за горами зима. Командир сидел в небольшой повозке, завернувшись в шинель; был он бледен, но бодр. На базаре нашли вчерашнего продавца, тот приветливо кланялся, говорил, что его хозяин рад служить русским офицерам и готов уступить еще пять рублей и назначить цену в сто шестьдесят пять за голову. Ничего не ответив, майор попросил помочь ему сойти с таратайки. Опираясь на здоровую ногу, поддерживаемый под мышки с двух сторон, запрыгал к Эльмасу. Осмотрел коня со всей тщательностью и остался весьма доволен. Обернулся к татарину.
— Коли остальные не хуже, я готов купить двадцать одного, но по сто шестьдесят два с полтиной.
Неожиданно татарин выдвинул встречное предложение:
— Будь по-твоему, господин, сто шестьдесят два с полтина. Но купи тогда двадцать три.
На лице Федотова отразилось сомнение: он считал деньги. Наконец определился:
— Двадцать двух куплю, но по сто шестьдесят одному рублю.
— Вай, совсем меня разорить хочешь. Мой хозяин меня убить. Ладно, господин, только для тебе: двадцать две по сто шестьдесят одному с полтина.
Рассмеявшись, майор кивнул.
— Черт с тобой, уболтал, мерзавец. Дайте ему задаток в тысячу рублей. Остальные — после завершения сделки. С Богом, господа, отправляйтесь в табун. Я поеду обратно в крепость… — Помолчав, добавил: — Прошу остаться со мной корнета Лермонтова. У меня до вас будет дело, Михаил Юрьевич.
— Слушаюсь, господин майор.
Возвращались молча. А потом, когда оказались в комнате вдвоем, Федотов произнес:
— Дни мои сочтены. До Караагача я не доберусь.