Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
— Ох ты! — вырвалось у корнета.
— …да еще не своих, а казенных!
— Господи Иисусе!
— В результате полностью был разжалован и сослан на Кавказ, в армию Ермолова, рядовым в Нижегородский драгунский полк.
— Да-а, — откинулся на спинку стула Михаил. — О вас роман писать можно.
— Еще какой! — улыбнулась черкешенка.
Лермонтов узнал, что детей у Нечволодова и Тышкевич не было (откуда дети: он всегда на фронте, а она в тылу), и графиня уговорила супруга удочерить девочку-горянку, сироту, по имени Сатанаиса — Сати (в православии стала Екатериной). Жили дружно и
— Ну-с, заговорили мы гостя, — благодушно заметил Григорий Иванович. — У него, поди, голова уже кругом от наших семейных происшествий.
— Что вы, помилуйте, — отозвался Лермонтов. — Очень интересно.
— Пойдемте в мою библиотеку — покажу вам автограф Александра Сергеевича.
— Да, конечно!
Это было старое издание «Руслана и Людмилы» — видимо, книжка имелась у хозяина дома раньше, и при встрече он подсунул ее поэту. Легким почерком на титульном листе значилось: «Милый Гриша. Я желаю тебе быть всегда на коне — и в прямом смысле, и в переносном. Твой А. П-н. Июль 1829 г.». Восемь лет назад. Как недавно! Тут он сидел, тут обмакивал перо в чернильницу. Очень уютная библиотека, полки с книгами, столик, лампа. Вид на горы из окна. Здесь хотелось остаться навсегда, затвориться от мира и писать, писать. Сочинять стихи, драмы, прозу. Когда же он сможет посвятить себя сочинительству целиком? Надо поскорее уйти в отставку. Вот приедет в Петербург и начнет хлопотать.
— Расскажите о Пушкине, Григорий Иванович.
Тот задумчиво пощипал ус.
— Что ж рассказывать? Был у нас недолго — день и ночь. Вместе с ним катались на лошадях по окрестностям. По его желанию забрались на скалу, осмотрели дворец царицы Тамары. Когда спускались, он слегка подвернул ногу. Потом прихрамывал. С Катенькой играл в карты в подкидного дурака — ей тогда было лет четырнадцать, так она его оставила дураком восемь раз кряду! Пушкин смеялся от этого, как маленький. Видимо, нарочно ей поддавался…
Нечволодов помолчал.
— Вот ведь как в природе порой бывает: два брата, Лев и Александр. Очень похожи меж собою, оба кучерявенькие такие, смуглые. Один немного благообразнее, а второй — ну чистая обезьянка, прости господи. Только Льву таланта пиитического Бог не дал, как Александру. Лев — замечательной души человек, добрый, вежливый, очень образованный. Но литературного дара нет. Александром же восхищаются все на Руси — от мала до велика. Отчего так бывает?
Лермонтов вздохнул.
— Знает только Бог.
— Отчего он забрал его так рано?
— Значит, на роду так было написано. Бог тем самым наказал не его, а нас. Взял к себе, в лучший из миров, и теперь ему на небесах хорошо. Нам без Пушкина плохо!
— Плохо, это правда.
Выпили
— Папочка, а можно нам с гостем покататься на лошадях? Мы недолго — обогнем рощицу и вернемся.
— Будь по-твоему, моя лапушка, — согласился хозяин дома с улыбкой. — Не могу тебе ни в чем отказать. Только осторожнее у ручья — камни мокрые, можно поскользнуться.
— Ничего, мы наездники опытные.
Вскоре черкешенка вышла из дома, облаченная в костюм амазонки: элегантное платье цвета бордо, шляпка в виде мужского цилиндра с вуалью, шейный платок. Выглядела она чрезвычайно элегантно. Конюх-грузин подвел ей стройного вороного жеребчика с белым пятном во лбу и помог взобраться в седло. Лермонтов вскочил на Баламута. Нечволодов сказал с балкона:
— Жду вас к полднику. Покатайтесь как следует!
Жена послала ему воздушный поцелуй.
Какое-то время ехали молча, потом Екатерина спросила:
— Михаил Юрьевич, можно задать вам нескромный вопрос?
— Извольте.
— Вы помолвлены?
Поэт фыркнул:
— На что вам знать?
— Из праздного интереса.
— Не помолвлен. Никакими обязательствами не связан. Вольный человек! — Он рассмеялся.
Екатерина не разделила его веселья. Сохраняя на лице серьезное выражение, строго произнесла:
— Не тяните с женитьбой. Надобно жениться в молодом возрасте. Чтоб успеть воспитать детей собственным примером.
Он взглянул на нее сочувственно.
— Вы боитесь, что Григорий Иванович… может не успеть?
Женщина вздохнула.
— Да, и этого тоже. Что я знала, выходя за него? Он был лучшим для меня мужчиной на свете.
— А теперь?
— И теперь, конечно. Но… Ах, не слушайте меня, я болтаю зря.
— Но ведь вы любите его?
— Безусловно, люблю. Как же не любить? Он меня растил и лелеял, выучил всему. Он отец двух моих малюток. Я ему благодарна за мирную, спокойную жизнь, в теплоте и достатке. Только…
— Что?
— Мне ведь всего двадцать два. И душа рвется познавать новое, путешествовать, знакомиться с интересными, умными людьми. Вот такими, как вы, к примеру. А Григорий Иванович этого не хочет и не понимает. Молодость, искания у него в прошлом. Роль отца семейства в Богом забытом Дедоплис-Цкаро представляется ему идеальным завершением жизненного пути. Я не осуждаю. Если человеку под шестьдесят, трудно его осуждать за желание провести старость тихо, чинно, благородно. А мне? Быть заживо похороненной здесь? Как когда-то хоронили жен восточных тиранов, молодых и красивых, вместе с умершим? Эта мысль приводит меня в отчаяние! — И, закрыв лицо ладонью в перчатке, Екатерина разрыдалась.
Лошади остановились перед ручьем. Спешившись, поэт подбежал к Нечволодовой, протянул руку и помог сойти на землю. Женщина внезапно прильнула к нему — как-то по-детски, наивно, безыскусственно, без стеснения. Попросила:
— Обнимите меня покрепче…
Он исполнил ее желание, и Екатерина внезапно сказала:
— Миша, у тебя такие сильные руки…
От слов «у тебя» и «Миша» сердце Лермонтова сладко заныло. Господи, неужели? Сомневаться глупо. Но старик Нечволодов? Как потом ему в глаза смотреть?