Лес мертвецов
Шрифт:
Другая сценка: малыш в комбинезончике, сидя на полу, осторожно отрывает мухе крылышки. У него самого огромная мушиная голова и фасеточные глаза с волосками.
Откуда только Франческа черпала подобные образы?
Жанна подошла к «шедевру с точилкой». На белом листке, приклеенном к подножию скульптуры, Франческа написала: «Бедная госпожа Кляйн». Очевидно, название произведения. Что бы это значило?
И тут она вспомнила. Только сегодня утром Элен Гароди упомянула Мелани Кляйн — одного из первых психоаналитиков, изучавших аутизм. Простое совпадение? Одна деталь: и мальчик, и «учительница»
Жанна схватила мобильник и набрала номер директрисы.
— Элен?
Она задумалась, а может, следовало сказать «сестра» или что-то в этом роде? Но женщина ответила все тем же легким, современным тоном, почти «jet-set». [47]
Жанна перешла прямо к делу:
— Сегодня утром вы говорили мне о Мелани Кляйн, которая занималась аутизмом еще в начале двадцатого века.
— Верно.
— Извините меня за этот вопрос, но, по-вашему, есть связь между Мелани Кляйн и… точилкой?
47
Здесь: светский (англ.).
— Ну конечно.
Снова вопрос, заданный наугад, попал точно в цель.
— Мелани Кляйн одна из первых выявила неспособность детей-аутистов к абстрактно-символическому мышлению. Предмет, связанный с каким-либо человеком, не напоминает такому ребенку об этом человеке, а полностью с ним сливается. Кляйн занималась случаем мальчика по имени Дик. Однажды ребенок точил карандаш и, глядя на стружки, сказал: «Бедная госпожа Кляйн». Он не различал психоаналитика и стружки, напоминавшие ему о рисунках, которые он делал по ее просьбе. Для него карандаш и был, в буквальном смысле слова, «госпожой Кляйн».
Жанна поблагодарила монахиню и отключилась. Выходит, Франческа передала мысленный образ аутичного ребенка. Что же представляла собой статуя, украденная Франсуа Тэном? Тайну, связанную с аутизмом убийцы? Первичную травму? А если так, откуда об этом узнала аргентинка?
Она попыталась воскресить в памяти чудовищную фигуру. Вспомнился только коротышка-инопланетянин с пылающими волосами, сцепившийся с Тэном. Это ничего не давало.
Вдыхая запахи глины и лака, Жанна продолжала осмотр мастерской. Она расхаживала по просторному захламленному помещению, совсем не нервничая. Не то что вчера, когда она в лихорадочном возбуждении обыскивала квартиру Антуана Феро. А сегодня сумеречный свет словно лился ей в кровь, наполняя ее покоем и безмятежностью.
Она заметила письменный, скорее даже рабочий стол, где кроме компьютера громоздились папки, тюбики с краской, тряпки, шпатели, книги со слипшимися страницами… Обогнув это очередное препятствие, она всмотрелась в стену. Франческа Терча приколола к ней старые черно-белые фотографии, полароидные снимки, сделанные в вечернее время.
Жанна заметила групповой портрет университетского выпуска. Старый снимок формата A4. Она сообразила, что это однокурсники по университету Буэнос-Айреса, где Франческа Терча изучала пластические искусства и антропологию. Прищурившись, она поискала глазами Франческу. Та стояла в последнем ряду.
Ее внимание привлекла
48
Я люблю тебя! (исп.)
Затем поднялась на второй уровень. И перенеслась в другой мир. Здесь царил безупречный порядок. Пастельные цвета, легкие материалы. Здесь неистовая художница превращалась в аккуратную девушку. В «женщину, которая хотела весить 50 килограммов» в ближайшие недели. Повсюду так и остались стикеры с числом «50».
Жанна быстро поняла, что отсюда полицейские уже все вывезли. Личные вещи и документы. Торчать здесь дольше не имело смысла. К тому же все больше темнело. Уже начало десятого.
Когда она спускалась по лестнице, зазвонил мобильный.
— Я узнал, кто наши преемники, — сообщил Райшенбах. — Следственный судья — Тамайо из Парижского суда. Руководитель следственной группы — Батиз, как и я, майор из уголовки.
— Тамайо — придурок. У него всего-то две извилины, и те друг с другом не в ладу.
— Ну, это на целую извилину больше, чем у Батиза. Толку от них не будет.
— Отстой.
— Ты-то на что жалуешься? — заметил он. — Такие слабаки не помешают тебе работать в одиночку.
— Я не работаю, а роюсь в дерьме. А у них все возможности.
— У тебя есть что-то новое?
Жанна подумала об украденной статуе. Об уничтоженной улике. О том, что Франческа была знакома с Хоакином. Но все это — сплошные домыслы.
— Нет. А у тебя?
— Я кое-что разузнал об Эдуардо Мансарене, том типе из Манагуа. Он возглавляет самый большой частный банк крови в Манагуа. Солидное заведение. Существовало еще при диктатуре Мусаки.
— Ты имеешь в виду Сомосу?
— Ну… да. В семидесятых Мансарена скупал кровь у никарагуанских крестьян и втридорога перепродавал в Северную Америку. Его прозвали «Вампиром из Манагуа». Были погибшие. В конце концов жители Манагуа подпалили лабораторию. Говорят, это одно из событий, которые в семьдесят девятом привели к революции.
Этой истории Жанна не слышала, зато история сандинистской революции заставляла ее левацкое сердце биться сильнее. Поразительно, что расследование то и дело напоминало ей о стране, в которой она когда-то побывала. О стране, поразившей ее до глубины души.
— Когда к власти пришли коммуняки…
— Сандинисты — социалисты, а не коммунисты.
— Короче, Мансарена смылся. С тех пор в Никарагуа сменилось несколько правительств. К власти опять пришли правые, и Мансарена вернулся на сцену… Он снова руководит главной столичной лабораторией по переливанию крови — «Плазма Инк.».