Лёшенька
Шрифт:
Мать чистила у печи картошку, как вдруг заприметила, что Лёшенька, кряхтя, надевает валенки и шубейку.
– Лёшенька, ты куда? – заволновалась она.
– Надо-тка. Мама Соня велела.
– Господи! Полинка, дочка, скорее беги за ним, не пускай одного… мал ещё!
Полинку два раза просить не надо – мигом оделась и выскочила за братиком.
– Лёшка, постой! Мамка не велела одному ходить! Да погоди, дай платок завязать!
– Мама Соня сказала, что надо торопиться, – серьёзно ответил мальчик.
– Да
– На дорогу. Мама сказала идти и ждать.
Они пошли вместе, Полинка вслух недоумевала что им делать на этой дороге: троек с богатыми седоками давно нет, разве что нищие, мастеровые с котомками, да солдаты раненые ходят. Но едва договорила, как послышался скрип полозьев, на дороге показалась заиндевевшая лошадь, запряжённая в сани. Сани поравнялись с детьми; незнакомый мужик равнодушно скользнул взглядом и уткнул нос в воротник. Вдруг какой-то куль выпал из саней, полозья поддели его, и кулёк покатился в заснеженную канаву.
На белом покрове темнела пробоина, дети прыгнули в канаву, провалились в рыхлый снег по пояс. Голыми стылыми руками нащупали пакет, с трудом вытащили его на дорогу.
Кулёк надорвался, содержимое немного рассыпалось.
– Это овсяная мука, – сказала Полинка, лизнув ладонь, – да тяжёлая – фунтов пять, поди, или десять…
– Может остановим того дяденьку?
– Эва! Он далеко уже, не видать. Пойдём домой, а то мамка волнуется!
Вечером они угощались сытным горячим овсяным киселём, который мамка заварила кипятком из самовара. Кисель сдобрили коровьим маслом, посолили и ели ложками, десятый раз рассказывая, как кулёк с мукой им с воза свалился.
Мать ахала, поминала Царицу Небесную и сестрицу Софьюшку. У сытых детей стали слипаться глаза, они запросились спать. Яшка с Полиной легли на печке, Лёшеньку уложили на кровати за тёсовой перегородкой.
Мать ещё сходила к корове, развела квашню на завтра, затеплила лампадку перед образами. Вдруг замерла, услышав шорохи и голоса за перегородкой.
– Лёшенька, не спишь? Водицы принести? – заглянула в спальню и обомлела.
На кровати сидела сестра Софья в голубом подвенечном платье, в котором была похоронена. Красивая, будто светящаяся, она гладила Лёшеньку по голове, целовала и тётёшкала, как младенца. А кошка Зайка, недотрога такая, топталась рядом, тёрлась о ноги и урчала.
– Спасибо за Лёшеньку, сестрица Верочка, – проговорила Софья, – лучшей матери и не сыщешь. Сердце моё спокойно.
– Я же обещалась, Софьюшка, – с матери спало оцепенение, страх пропал.
– Отец Лёши скоро голос подаст. Он любит сына, но лучше Лёшеньке с тобой жить… Ветреный он, Костя-то. Вернётся – сразу женится, а новой жене не до моего будет, свои дети народятся… Пускай Лёша с тобой живёт, только тогда я спокойна за него буду.
Софья
***
Утром Яшка чуть не проспал в школу, мамка проснулась и разбудила его только когда не доенная корова стала мычать у себя в загородке. За столом, прихлёбывая кипяток, закрашенный ржаной коркой, она вдруг вспомнила:
– Сестрицу Софьюшку во сне сёдня видела.
– И что? – отозвался отец.
– Тётёшкала Лёшу, будто махонького, благодарила меня… Ой, почтальон к кому-то идёт… Да, говорит, сердце моё спокойно теперь. Ну и слава тебе… Поля, да это никак к нам почтарь, открой, дочка.
– Здоровы будьте, хозяева! – поприветствовал почтальон. —Весны не дождёмся никак, запропала где-то.
– Здравствуй, Васильич, садись, – засуетилась мать, обмахивая полотенцем табурет.
– Спасибо. Тебе письмо, Семёновна…Ну, не тебе, а сестре твоей покойной, мне тамошний почтальон передал. У неё же никого нет, кроме тебя, вот я и подумал… Возьми, имеешь право. Ну, бывайте!
Мать взяла конверт, вгляделась в обратный адрес.
– От Кости, – прошептала она, – вот тебе и сон в руку…
– Вот так чудеса, больше года как пропавшим был или поболе?
– Не знает, бедный, что Софьюшки нет, – всплакнула мать и ушла за перегородку читать письмо.
– Это хорошо, что Костя объявился… всё ж таки родной отец, – сказал батя, доставая кисет, – да, Лёшка? Помнишь батьку-то? Ну ничего, вспомнишь… Он хороший. Родная кровь, говорю… Эх, глупыш…
2
Прошла зима с её снежными заносами и трескучими морозами. Наступила весна – самая горячая пора в деревне.
Мать с отцом засеяли поле рожью, оставив совсем чуток под пшеничку – побаловаться белыми пирогами к празднику.
– Будем с хлебушком, – говорила мать, проводя ладонью по тяжёлым усатым колоскам, и лицо её светлело.
И как-то незаметно, тихо подкралась осень. Ещё вчера по-летнему светило солнце, а сегодня, гляди-ка, заморозки грянули. На берегу Волги ребята развели костер, чтобы запечь в золе картошку. Колька Мелкий бережно достал из-за пазухи платок с куриными яйцами.
– Стибрил? – догадался Яшка.
– Эге. Сейчас испечём, печёные яйца вкусные.
Яшкиного отца недавно забрали на войну. Совсем плохи дела на войне, если покалеченных забирать стали.
– Яшка, да плюнь! Твой папка перебьёт всех германцев и вернётся, – Ваня попробовал подбодрить мрачного Яшку.
– Я ничего… Что я, девчонка что ли? – отозвался Яшка. – Кажись, готова картошка, давайте есть.
Макали горячие картошины в тряпочку с солью, ели, обжигаясь и пачкая рты золой.
– Смотри, Лёшка бежит, нас ищет, наверно, – сказал Ванятка.